"Е.Федоровский. Отчаянный десант " - читать интересную книгу автора

рулевой рубке.

Часа четыре матросы получали продукты, оружие, боеприпасы, заправляли
баки соляром и нефтью. Наконец Никишин доложил о готовности.
Катер вздрогнул, окутавшись черным дымом. Со звоном посыпались с бортов
сосульки. У горла бухты замигал маяк, разрешая выход.
Катер шел с потушенными огнями. В кубрике тонкая, покоробленная от
старости переборка вздрагивала и жалобно скрипела. Один угол кубрика был
отделен под камбуз ситцевой занавеской. За ней потрескивала печка. Зяблик
готовил обед, помешивая борщ большим медным черпаком. Борщ попадал на печку
и шипел, расшвыривая капли.
Голованову вдруг стало так тоскливо, что к горлу подступил комок и стал
душить. Его тревожила неизвестность, хотя ему всегда приходилось иметь дело
с загадками, подбирать к ним ключи, оставляя право открывать замки другим.
Волновало сейчас нечто иное. Пожалуй, какая-то неуверенность в людях, в этой
сугубо штатской команде и еще более штатском катере, с его камбузом и медным
черпаком, который перешел флоту от рыбаков вместе со стариком Синцовым и
ситцевой занавеской.
Стемнело, когда были уже около Рыбачьего. Голованов пошел в рубку. За
штурвалом стоял Якушкин. Изредка он всматривался в компас, освещенный
крохотной лампой-невидимкой в металлическом колпаке. Такая же лампа освещала
карту, перед которой сидел Никишин и делал пометки на жирной линии курса.
- От банки триста полрумба влево. Слышь-ка?
- Слышу, - недовольно буркнул Якушкин.
- А-а, товарищ капитан! Проходите... Вот тут Леонтий говорит - шторм
будет. Волна крупная идет. Накатом.
- Выдержит катер?
- Должон. - Якушкин покосился на Голованова. - До войны на нем мы даже
до Ян-Майна доходили.
- Вы попадали когда-нибудь в шторм? - спросил Никишин Голованова.
- Попадал, - сухо ответил Голованов и отвернулся к иллюминатору -
черному, без зрачка, глазу, в котором отражалась огромная сутулая фигура
Якушина. Глядя на его бесстрастное, туповатое лицо, Голованов подумал: "Чем
сейчас заняты мысли этого матроса? До войны у него жизнь текла просто и
прямо. Ходил в море. На берегу его встречала, наверное, такая же суровая,
молчаливая жена и дети... Море и дом, море и дом - на одной амплитуде..."
Катер пробирался на ощупь, перелопачивая слабеньким винтом милю за
милей. В снастях нудно выл ветер. Слезинки брызг ползли по стеклу
иллюминатора...
За обедом собрались все, кроме Якушкина. Ели, держа в руках алюминиевые
миски.
- Котел мыл палубной шваброй, идол! - ругал Зяблика Синцов, вылавливая
из борща бурые прутики.
- Це ж корица, темный вы человек. И ще вы, дедуня, такой ерепенистый,
как бичок на улочке?
- Ленивый ты, вот что! - Синцов хватил полную ложку борща и обжегся. -
Недаром про них, одесситов, анекдот сложили. Будто бы лежат они на солнышке,
кепки на глазах. Одному сел на ногу воробей. Тот, вместо того чтобы ногой
дрыгнуть, и говорит: "Жора, шугани торобца". А Жоре лень рукой шевельнуть,
он шипит: "Киш, сволочь!"