"Джейн Фэйзер. Валентинов день " - читать интересную книгу автора

теперь успокоиться и хоть как-то притворяться, что им легко в обществе друг
друга. Нед это понимал. Так почему он оставил такое завещание? Он любил
сестру и любил друга. Зачем же сделал их обоих несчастными?
На этот вопрос существовал лишь один ответ. Нед верил, что, сведя их
вместе столь ужасным образом, он поможет вновь разжечь огонь, который
когда-то горел в их сердцах. Он был счастлив, когда заключалась помолвка, и
пришел в отчаяние, когда ее разорвали. Брат никого открыто не винил,
сохранил близкие отношения с каждым и старательно показывал, что не
принимает чью-либо сторону. Однако он не в силах был скрыть досады и
разочарования.
Эмма вышла из салона и направилась в свою спальню на втором этаже. Ее
горничная занималась разборкой вещей: платья были разложены на кровати,
висели на спинках стульев и ручках стоявшего у окна кресла. Повсюду были
разбросаны веера, туфли, шарфы.
- Боже сохрани нас и помилуй, леди Эмма, - проговорила Матильда,
укладывая стопку белья в ящик шкафа. - Никогда бы не подумала, что мы взяли
с собой столько всего. Готова поспорить на что угодно: вы из этого и малости
не носили с тех пор, как забрали от галантерейщика, модистки и башмачника.
- Ты, наверное, права, Тильда, - согласилась Эмма. - Все это безнадежно
вышло из моды.
Весть о смерти Неда дошла до них только в ноябре - сообщения из
Португалии шли очень долго. Летом Эмма жила в Гэмпшире и оставалась там все
начало лондонского сезона, пока адвокаты занимались вопросами утверждения
завещания и майоратного наследования. В своем горе она совершенно не
интересовалась журналами мод, которыми так упивалась Мария, игнорировала
светские слухи и довольствовалась дорожным костюмом и нестрогим трауром, в
котором была вынуждена принимать соболезнующих посетителей.
Но теперь она устала от черного, бледно-лилового и серовато-сизого.
Настало время возвратиться в мир моды. Конечно, столь быстрое расставание с
трауром могло вызвать у многих осуждающее поднятие бровей, но Эмма, как и
брат, совсем не страшилась общественного мнения. В глубине души она считала,
что люди склонны не замечать нарушений приличий, если речь идет о таком
большом состоянии, и пренебрежение к этим приличиям скорее назовут
интересной эксцентричностью.
Она оставила Тильду возиться с вещами и вошла в будуар, примыкавший к
спальне. Ее несессер с письменными принадлежностями уже лежал на секретере,
и лакей зажигал свечи на каминной полке. В очаге ярко полыхал огонь, и по
сравнению с остальным домом комната казалась обителью покоя и порядка.
Эмма села за стол и открыла несессер. Пальцы в который раз за последние
дни легли на кожаный клапан, где она хранила личную переписку. Девушка
вынула промасленный пергаментный пакет и задумалась, держа его в руках и
глядя на бурые пятна крови Неда.
Затем вынула из пакета лист бумаги и бережно его развернула. Написанное
не походило ни на одно из писем, которые она раньше получала от брата, и
было чем-то вроде стихотворения. Нед явно написал его сам. А поэтом он не
был - это признавала даже пристрастная сестра. Да и стихотворение вышло
плохим. Что это? Шутка? Тогда почему нет никакой приписки, никакого
объяснения?
Эмма провела ладонью по глазам, снова сложила лист, засунула его в
пакет и положила пакет в несессер. Что бы ни намеревался сказать брат своим