"Эдна Фербер. Вот тако-о-ой! " - читать интересную книгу автора

сделалась истерика.
Следующий период жизни - от двенадцати до девятнадцати лет - она была
счастлива. Они приехали в Чикаго, когда Селине было шестнадцать, и остались
там навсегда. Селину отдали в пансион для молодых девиц мисс Фистер. Когда
отец привел ее туда, он был так почтительно любезен, мил, так пленительно
улыбался и выглядел при этом таким печальным, что пробудил целую бурю чувств
в обширной груди начальницы пансиона и привел ее к убеждению, что дочь
такого человека достойна вступить в избранный круг воспитанниц пансиона. Он
работает в большом мануфактурном деле, объяснил он почтенной даме. Чулки, ну
и, знаете, прочее в таком роде. Вдовец. Мисс Фистер отвечала, что понимает.
Ничто в наружности Симона Пика не напоминало о его профессии. Не было
ни шляпы с широкими полями, ни развевающихся усов, ни сверкающих глаз, ни
чересчур блестящих ботинок, ни яркого галстука. Правда, он носил в булавке,
которой была заколота его манишка, редкой красоты и ценности бриллиант. И
шляпа его сидела всегда чуточку набекрень. Но эти мелочи в глаза не
бросались.
А все остальное было безукоризненно comme il faut[1]. Перед вами был
господин несколько болезненный и кроткий на вид, не то застенчивый, не то
недоверчивый, но с приятными манерами и выговором жителя Новой Англии.
Выговор этот был как бы еще одним доказательством порядочности, так как по
нему всякий более или менее сведущий человек мог сообразить, что его
обладатель - из вермонтских Пиков.
В Чикаго, с его шумной и нарядной жизнью, Симон чувствовал себя как
рыба в воде. Его можно было ежедневно встретить в игорном доме Джеффа
Генкинса, поражавшем красной плюшевой мебелью и зеркалами, или у Майка
Мак-Дональда на Кларк-стрит. Он играл с переменным везением, но умудрялся
всегда добыть столько, чтобы по меньшей мере было чем уплатить мисс Фистер
за ученье Селины. Когда же Симон бывал в выигрыше, они обедали в знаменитом
Палмер-Хаусе, где им подавали цыплят, перепелок, замысловатые супы и
яблочные пирожные, которыми славился этот ресторан. Лакеи увивались вокруг
Симона, хотя он редко обращался к ним и, заказывая что-нибудь, никогда не
поднимал глаз. Селина в эту пору их жизни в Чикаго была очень счастлива.
Встречалась она только с молоденькими девушками - воспитанницами их
пансиона. О мужчинах, если не считать отца, знала столько же, сколько
монахиня в келье. Пожалуй, даже еще меньше: монахини уж хотя бы из Библии не
могут не знать кое-что о страстях, живущих в душе мужчин и управляющих их
поступками.
Селина же при ее беспорядочном чтении еще не дошла до Библии, и широко
раскрытые глаза девушки не проникали пока за завесу.
Соседкой Селины по комнате в пансионе была Юлия Гемпель, дочь Огаста
Гемпеля, владельца мясных лавок на Кларк-стрит.
Ветчина, колбасы, копченая грудинка Гемпеля славились в районе
Кларк-стрит.
Впервые в своей жизни Селина была не одна в комнате. От долгого
одиночества в ней сильно развилось воображение, и она с детства умела
находить в жизни то двойное наслаждение, какое доступно лишь творческому
уму: быть одновременно и действующим лицом и зрителем. "Вот я какова и делаю
то-то", - говорила она себе, наблюдая себя в действии. Быть может, эта черта
ее натуры развилась еще и под влиянием театра, куда отец возил ее часто уже
в том возрасте, когда другие дети знают о театре лишь понаслышке. Многие