"Лион Фейхтвангер. Симона " - читать интересную книгу автора

парикмахерской мосье Армана для мосье Планшара была припасена мыльная паста.
Проникла Симона и в хорошо забаррикадированный пассаж Бургиньон, центральный
универсальный магазин в городе. В огромном магазине оставалось всего трое
служащих, но мадемуазель Жозефина, заведующая галантерейным отделом,
отложила для мадам Планшар кое-какие ленты и материалы. Заворачивая покупку,
она взволнованно по секрету сообщила Симоне, что и мосье Амио, владелец
пассажа Бургиньон, тоже покинул город. Она назвала еще несколько имен тех,
кто бежал. Среди них был мосье Ремю, владелец гастрономического магазина,
мосье Ларош из Лионского Кредита и целый ряд коммерсантов, адвокатов,
врачей.
В Старом городе Симона выполнила лишь небольшую часть поручений. Пройдя
через ворота л'Орлож, она стала обходить магазины новой части города,
расположенные главным образом на авеню де ла Гар.
Ей пришлось пересечь площадь генерала Грамона, самую большую во всем
городе. Здесь ежегодно устраивалась ярмарка, а 14 июля на этой площади,
украшенной транспарантами и сияющей иллюминацией, народ танцевал. Сегодня
тут образовался форменный автомобильный парк, более обширный, чем во время
ярмарки. То были, очевидно, беженцы, которые примирились с невозможностью
двигаться дальше и на ближайшие дни и ночи расположились в своих
автомобилях. Памятник генералу Грамону был еле виден среди множества машин.
Кто-то, накинув на голову и вытянутую руку генерала веревку, протянул ее к
своей машине и сушил белье.
Картина была ошеломляющая и гнетущая. Неизвестно откуда затесались сюда
две санитарные кареты. Дверца одной из карет была открыта. Симона заглянула
внутрь, но тотчас же отвернулась: голова, которую она увидела среди простынь
и бинтов, уже не походила более на человеческую голову. Санитары, сонные,
сидели на ступеньках кареты. Рядом стояла доверху нагруженная телега, лошади
не были выпряжены. На козлах сидела беременная женщина. На самом верху, на
вещах, рискуя свалиться, примостился маленький мальчик, плачущий, невероятно
грязный, с кошкой в руках. Между машинами и повозками сидели и лежали
солдаты; многие из них наполовину в штатском, в пальто, шляпах, кашне;
некоторые, сняв башмаки, обнажили кровоточащие больные ноги, натруженные
долгими переходами. Были тут и ручные тележки, и детские коляски с самыми
неожиданными вещами. Симона обратила внимание на одну детскую коляску;
какая-то девушка рассеянно и в то же время усердно мыла ее и скребла,
пытаясь в этой толчее и тесноте очистить ее от присохшей грязи, и там, где
корки грязи отпали, сиял ярко-синий лак. У большинства беженцев был больной
и несчастный вид, все на них обтрепалось, всюду сквозила нужда в самом
необходимом. Но платья, запыленные и грязные, висевшие на людях лохмотьями,
были некогда несомненно нарядными, предназначенными отнюдь не для таких
мытарств. И вещи, которые люди тащили с собой, поражали своей ненужностью,
их захватили случайно, потому что в ту минуту они казались почему-либо
ценными или особенно дорогими сердцу, какое-нибудь роскошное парчовое кресло
или исполинский граммофон.
В своем светло-зеленом полосатом платьице, с объемистой корзиной в
руке, Симона долго смотрела на призрачный клубок, в котором перемешались
машины, повозки, люди. Она не могла оторваться от тягостного зрелища.
Опрятно и мило одетая, обеспеченная надежным кровом и обильной едой, она
чувствовала, что ее отделяет глубокая пропасть от тех, кто был у нее перед
глазами, и ощущение вины, испытанное ею раньше, усилилось.