"Лион Фейхтвангер. Симона " - читать интересную книгу автора

Пока она не свернула за угол, ей все казалось, что оба злыми глазами
смотрят ей вслед. Ей стало чуть-чуть страшно. Если бы они знали, что у нее в
корзине, они бросились бы вдогонку и вырвали бы у нее корзину из рук. Она
испугалась, представив себе это, но подумала, что не могла бы осудить
голодных людей, если бы они и сделали такое, и ей почти хотелось, чтобы
кто-нибудь вырвал у нее корзину.
Симона выросла на вилле Монрепо в обстановке полного довольства. С тех
пор как умер ее отец, вот уже десять лет, она живет там - бедная
родственница, пригретая из милости. Она служанка в доме, она много работает,
но ест за общим столом, и дядя Проспер, ее опекун, старается так обращаться
с ней, чтобы она чувствовала себя членом семьи. То и другое, права и
обязанности, Симона принимала как должное, взгляды и жизненный уклад,
господствовавшие на вилле Монрепо, казались ей непреложными, как смена дня и
ночи. Указаниям мадам, матери дяди Проспера, она подчинялась послушно и
безропотно. Совершенно естественно, что в такие времена, как теперешние,
хорошая, заботливая хозяйка делала запасы. И все же, не смея додумать свою
мысль до конца, Симона чувствовала, что ощущение вины, которое угнетало ее
все последние дни, связано с ее доверху нагруженной корзиной.
Ей бы так хотелось поговорить с кем-нибудь обо всем, что пришлось
перевидать за эти дни. Еще недавно, всего только на прошлой неделе, люди
жили, абсолютно уверенные в завтрашнем дне, уверенные в надежности линии
Мажино, в силе своей армии; повсюду, несмотря на войну, были спокойствие и
порядок, ничто не нарушало привычного течения сытой, привольной жизни. И
вдруг, как-то сразу, несмотря на линию Мажино, несмотря на сильную армию,
враг очутился в сердце страны, и вся Франция превратилась в толпы жалких,
полупомешанных от горя беженцев. Сердце разрывалось от жалости к ним и от
тревоги. Ужасно, до чего глупо и беспечно жили люди весь этот год войны.
Голова разбаливалась от невозможности понять, как это все могло произойти.
Надо было бы с кем-то поговорить, порасспросить кого-то, кто умнее, опытнее.
Но Симона не знала никого, с кем она могла бы откровенно и по душам
поговорить.
Дядя Проспер, сводный брат ее отца, очень любит ее. Она от всего сердца
благодарна дяде, приютившему ее под своим кровом. Он добрый, отзывчивый
человек, он истинный француз и большой патриот. Но он с головой ушел в дела
своего транспортного предприятия, словно важнее их ничего нет, и как ни
волнуют его ужасные события, Симоне все же кажется, что он относится к ним
куда спокойнее, чем она. Во всяком случае, в его рассуждениях Симона не
находит того, что ей хотелось бы знать, они ничего не объясняют ей, не
рассеивают глубокой подавленности и растерянности.
Мадам, мать дяди, и вовсе ничего не хочет знать, события, не задевая,
как бы скользят мимо нее. Она накрепко заперлась от всего, что происходит,
тщательно заперла она свой дом, чтобы в него ничего не проникло, и все на
свете мерила на одну мерку: полезно это или вредно для виллы Монрепо.
Скажем, беженца, который вырвал бы у Симоны корзину, мадам непременно
назвала бы разбойником или бандитом, никак не иначе, а если бы Симона
попыталась оправдать его, мадам сказала бы, что это неслыханная наглость,
форменный бунт, да и дядя Проспер, хотя у него и доброе сердце, наверняка не
понял бы Симону.
Она, конечно, и но подумает рассказать мадам, что отдала
мальчишке-беженцу с таким трудом раздобытый сыр. На вилле Монрепо ее сочли