"Лион Фейхтвангер. Симона " - читать интересную книгу автора

вернулся. Рукопись Пьера Планшара пропала бесследно, официальное
расследование не привело ни к каким результатам. "Погиб, и памяти о нем не
осталось", - сказала как-то про него старая мадам Планшар, мать дяди
Проспера. В глазах же своих друзей Пьер Планшар остался героем, мучеником.
Разумеется, так уж ясно Симона не может помнить отца; ей и пяти лет не
было, когда она видела его в последний раз. Но ей кажется, что она очень
хорошо его помнит. Больше того, она утверждает, что в ее ушах звенит его
голос, звучный, глубокий и в то же время очень молодой. И особенно хорошо ей
помнится, как однажды отец взял ее с собой на башню собора Парижской
богоматери. С ними была целая компания. Она, разумеется, не могла сама
подняться по лестнице в триста семьдесят шесть ступенек. Друзья отца,
смеясь, советовали ему отнести ребенка вниз. Но он, наперекор всем советам и
подшучиваниям, донес ее все же до верху и показал все эти причудливые и
страшные образины, чертей и химер, и рассеял ее страх перед чудищами, и она
совсем перестала бояться, и ей было лишь любопытно.
Кроме этих воспоминаний, у Симоны есть только снимки отца, фотографии в
журналах, пожелтевшие газетные вырезки. У него худое лицо, большие, глубоко
сидящие глаза и густые волосы. Симона знает по рассказам, что глаза были
серо-голубые, что они умели вспыхивать гневом и загораться весельем и что
волосы у отца были золотисто-рыжие. На снимках у Пьера Планшара лицо
немолодое, он кажется там старше своих лет. Но когда Симона вспоминает собор
Парижской богоматери, перед ней возникает образ совсем молодого человека,
звонко и часто смеющегося, и много-много мелких складочек вокруг глаз не
старят его. Она часто вызывает в душе этот образ, и тогда видит отца так
ясно, словно он живой стоит перед ней.
На вилле Монрепо о Пьере Планшаре говорят неохотно, хотя дядя Проспер,
несмотря на все различие их воззрений, любил своего сводного брата и
восхищался им. Зато мадам говорит о Пьере, своем пасынке, с удручающей
холодностью, она всегда дает Симоне почувствовать, что отец не оставил ей,
Симоне, ни гроша, а дядя Проспер молчит. Но высокомерные речи мадам лишь
усиливают в Симоне чувство гордости за отца.
Да, отца ей страшно не хватает. Отец бы понял, почему корзина кажется
сегодня Симоне особенно тяжелой и почему она отдала сыр тому
мальчику-беженцу.
Вот и дворец Нуаре, старинное красивое здание, дом господина
супрефекта. Симону хорошо знали в супрефектуре; она оставила свою тяжелую
корзину у консьержа, чтобы не таскать ее с собой на станцию, до которой было
еще очень далеко.
Освободившись от корзины, Симона легким шагом направилась на авеню дю
Парк, которое вело за город и на станцию. Но, не доходя до новой части
города, она передумала. Она зайдет к папаше Бастиду. Ей просто необходимо
поговорить с кем-нибудь из друзей обо всем, что она видела.
Старого переплетчика, папашу Бастида, не любили на вилле Монрепо. Там
не одобряли дружбу Симоны с ним и его сыном, мосье Ксавье, секретарем
супрефектуры. Дядя Проспер и мадам с гримасой пренебрежения говорили о
политических взглядах обоих, а старика вдобавок попросту называли дураком.
Он и был, по правде сказать, немножко смешной, папаша Бастид, чудак и
упрямец. Он горячился по любому пустяку, не знал меры ни в похвале, ни в
осуждении и часто смешивал прошлое с настоящим. Но он верил во Францию,
верил еще и теперь, когда многие совсем в ней изверились. У Симоны светлеет