"Евгений Филенко. Звездное эхо " - читать интересную книгу автора

малость, он свою меру знает, а в подъезде на него напал трезвый, а
потому особо опасный, ибо руководствовавшийся холодным расчетом,
сознательно решивший бросить вызов рабочему классу в лице его,
Медведкова, переродившийся, мать его всяко, интеллигент Вольф, с
преступной целью выместить свою мелкобуржуазную ненависть к
пролетариям всех стран, а также предать публичному поруганию его,
потомственного пролетария Медведкова, потомственную пролетарскую жену.
Ну, и не сдержал себя, ответил на оскорбление. А если
вышеперечисленный перерожденец в процессе его, пострадавшего за свою
классовую сущность Медведкова, зверского избиения где-то обронил очки,
то пусть пеняет на себя, пусть убыток возместят ему западные
спецслужбы, а за нарушение конституционных прав трудящегося на отдых
и брак нехай ответит по всей строгости советских законов. Рука
дежурного сержанта потянулась за чистым бланком протокола, и в этом
жесте обещано было Вольфу мало хорошего. Запахло письмом в институт,
проработкой понижением, прикрытием тематики, срезкой ассигнований. Но
тут в участок ворвались свидетели во главе с доблестной пенсионеркой,
которую, как впервые за период соседствования с ней узнал Вольф, звали
Ганной Григорьевной. Ситуация резко изменилась, и Медведков только
успевал пригибаться под пущенными в него зарядами обвинительной
картечи. Его положение усугубил отлучавшийся по своим делам участковый
уполномоченный Избушкин. "Какой ты пролетарий, Медведков, - сказал он
устало. - Прыщ ты на теле рабочего класса. А за демагогию, за
неправомерное употребление не относящихся к тебе высоких понятий,
тобою обмаранных, я тебе дополнительно впаяю что могу. Побитые
товарищу интеллигенту очки возместишь из своего кармана. И вообще у
нас с тобой разговор нынче предстоит особый". - "Товарищ майор! -
благородно вмешался Вольф. - Я хотел бы сделать заявление". При этом
его внутреннему видению неотступно являлся прекрасный лик рыдающей
Анжелики. "Лейтенант, - поправил его Избушкин. - Слушаю вас, товарищ
потерпевший". - "Лично я не имею к гражданину Медведкову никаких
претензий. Потому прошу освободить его из-под стражи". - "Дает
интеллигент!"- изумился Медведков. "Это дело вашей совести, - мрачно
сказал Избушкин. - Зато у государства есть претензии к гражданину
Медведкову, и немалые. Так что все свободны, товарищи, повестки вам
будут разосланы. Медведков, я отпустил только товарищей, а ты у нас
нынче гражданин, потому сядь где сидел!.."
Потрясенный Вольф поплелся домой. Его жизненный вектор, сильно
погнутый в результате недавних событий, уже не смотрел вперед, в
будущее, горделиво и самоуверенно, а нелепо болтался и дребезжал.
Внутри у Вольфа установилась странная холодная пустота, и эта пустота
время от времени гнусно екала. Саднила рассаженная шершавым
медведковским кулаком бровь. Окружающий мир без темных очков с
диоптриями казался пугающе размытым, иррациональным. "Сбили с лошадки
шоры, - горько думал Вольф, карабкаясь на свой этаж. - А лошадка и
дорогу потеряла". Под ногами хрустели стеклянные брызги. Хрустело само
пространство-время, недавно еще привычно четкое, понятное во всех его
измерениях, обжитое, а теперь вдрызг разбитое грубым вторжением
чуждой, потусторонней реальности.
У двери Вольф пошарил в карманах и не обнаружил там ключей.