"Владимир Филимонов. Чукоча (История собаки, которую предал человек) " - читать интересную книгу автора

С этого момента Чукоча стал признавать мое верховное руководство.

Так как практика разделки туш у меня была небогатая, я до вечера
провозился, снимая шкуру, рубя мясо, срезая его с костей и складывая в
холодную воду ручья.
Мяса оказалось килограммов триста пятьдесят, не меньше.
Чукоча возился рядом, рычал на огромные валуны мяса, нападая на них, но
даже с места сдвинуть не мог. За еду их не принимал и, только когда я
нарезал сохатину мелкими кусочками, сладострастно урча, стал жадно их
глотать.
Только потом уже до меня дошло, какую я сотворил глупость.
Отобрав вырезку, набил килограммов сорок в рюкзак, занес карабин в
палатку, чтоб не таскать лишний груз, подвесил продукты повыше - евражки бы
не достали, зашнуровал палатку, привалил вход камнями, подкрепился, причем
Чукоча, как казалось мне, заевшись, презрительно отверг вареных куропаток, и
зашагал вниз по Голубому. Идти было легко, ноги по щиколотки утопали в
ярко-зеленом мху, а через километра два, проходя через припойменный бор, я
наткнулся на морошку. Минут двадцать ушло на объедание кустов морошки -
ярко-желтых ягод величиной с грецкий орех. По времени считалось, что уже
ночь, но было совершенно светло, как в пасмурный день где-нибудь в
Подмосковье. С утра пакостно моросило, я был насквозь влажный, но милость
охотничьей судьбы одарила меня радостным настроением. Вдруг я заметил на
моховом ковре сохачьи следы.
Я понял, что это тот сохатый, филейные части которого у меня за спиной,
и пошел, любопытствуя, по следам. Через полкилометра Чукоча вздыбил пух на
загривке и зарычал. Я увидел огромные следы медвежьей лапы.
Вначале я бездумно пошел по ним. Они переплетались с сохачьими следами,
медведь явно пас сохатого. Как так? Ведь медведи в это время года обязаны
быть вегетарианцами. Где же их совесть, честь? Вдруг одна мысль засвербела у
меня в пятках. Ведь сорок килограммов сохатого и мои девяносто могли пойти
на удовлетворение медвежьего уголовного честолюбия, а карабин лежал в
палатке. Сообразительность была моим врожденным качеством, а ноги делали
меня в четыре раза рассудительнее, и я, мгновенно сориентировавшись, полез
брать в лоб шестисотметровую сопку напрямую к лагерю и перевел дух только на
вершине, обдуваемый розой ветров более или менее в безопасности от
недоброжелательных происков вероятного противника. Не соблазняй собой
ближнего - вот мой девиз.
После десятиминутного привала окинул взглядом окрестность и не увидел
щенка; оказалось, он сидел, сосредоточенно сгорбившись, за ближайшим
валуном.
Я пошел было, но Чукоча визгом остановил меня. Удивление мое возросло -
щенок никогда не визжал, - и, подойдя, я убедился, что у него на то есть
достаточные основания: штанишки его сзади были забрызганы кровью. Вначале
мне пришла мысль, что он поранился, но при ближайшем рассмотрении я
убедился, что у него жесточайший понос. Где же была моя голова, когда кормил
двухмесячного щенка парной сохатиной?

В дальнейшем поведение Чукочи напоминало мне поведение героя рассказа
Джека Лондона "Белое безмолвие". Щенок еле тащился, обессилев, с понурой
головой и через каждые сто метров визгом просил меня об остановке. Он