"Тибор Фишер. Книжный червь" - читать интересную книгу автора

все эти книги он уже давно прочел, так что не было никакого смысла усложнять
себе жизнь.
Он направился к "Парамаунту". Там он зашел в мужской сортир, разделся
до пояса, ополоснулся, долго возился, чистя зубы ниткой, понял, что ему
совсем не хочется работать... Он уже не первый раз заходил сюда помыться - и
ни разу его не побеспокоили. Или, будучи бедным безумцем, местной обслуге он
казался заезжим толстосумом?
Дальше в программе стоял кубинский ресторанчик, где он, как обычно,
закажет дежурное блюдо. Заказ дежурного блюда избавлял его от скучной
обязанности изучать меню, а официантов - от еще более скучной обязанности
попытаться втрюхать это самое дежурное блюдо очередному посетителю. Он уже
добрался до 1884 года и сейчас выложил на стол "Удивительную историю сэра
Томаса Барта", которая была удивительна разве что своей тоскливостью, и
"Историю Чарли Загадочного", загадочность которой сводилась к ее неизбывной
скуке.
Он не прочел и трех страниц, как ему уже принесли цыпленка с чесноком и
рис с темной фасолью. Отрезав первый кусок, он задумался, что же, все-таки,
с отцом: умер он, или нет?
Говорят, по-настоящему мужчиной становишься только похоронив отца.
Неужели как-нибудь, под вечер, его вдруг накроет мощная волна уверенности в
себе, и он поймет: отца больше нет в живых. Другого способа узнать что-то об
отце у него не было.
Он задумался: как часто эта мысль приходила ему на ум? Раз в день на
протяжение последних десяти лет? По два раза на дню? Раз пять в неделю?
Сколько же времени он на это извел? Пять минут на мыслишку? Десять минут?
Сколько времени крадет у нас обдумывание одних и тех же мыслей? Мы привыкли
жаловаться на то, что приходится заниматься одним и тем же делом, носить
одну и ту же одежку, но почему-то никто не жалуется на то, что он думает
одни и те же мысли. Тут он осознал: это - еще одна мысль, которая мелькала в
сознании столь же часто, как и мысль об отце.
В кабинке напротив какой-то мужчина в шляпе пирожком, не отрываясь от
газеты, отчитывал официанта за то, что дежурное блюдо невозможно есть.
За одно, во всяком случае, он мог быть признателен отцу: тот воспитал
его так, что теперь ему было совершенно все равно, что есть. Никаких
претензий к еде. Не то, чтобы отец был совсем уж никудышным поваром, но с
тех пор, как от них ушла мать, еда дома всегда была безвкусной и одной и той
же: сосиски, мясной пудинг, свиные отбивные. Что до иных плотских
деликатесов, они слишком хорошо расходились в отцовской мясной лавке, чтобы
попасть к ним на стол. Интересно, как часто он об этом задумывался?
Собственно, всякий раз при виде человека, устраивающего сцены в ресторане
или оставляющего на тарелке еду... Сам он еще в детстве твердо усвоил:
трапеза - лишь испытание, через которое надо пройти.
Какая благодать, что хоть к собственным мыслям у нас - иммунитет! -
усмехнулся он. - Еще ни один человек не надоел себе своим собственным
занудством! Столкнись он с парнем, по всякому поводу заявляющим: "за одно я,
во всяком случае, признателен отцу..." и "трапеза - это лишь испытание,
через которое надо пройти...", он бы пару дней потом изъяснялся разве что
мычанием - его бы душило отвращение к словам. Так что, зрелость - это когда
останавливаешься, только чтобы выслушать очередную нотацию, а в остальном -
едешь себе по накатанным рельсам...