"Уильям Фолкнер. Поджигатель" - читать интересную книгу автора

что теперь они вернутся домой -- и, может быть, прямо в поле, потому что они
запоздали против других фермеров. Но вместо этого отец прошел мимо фургона,
жестом позвав с собой старшего брата, пересек дорогу и направился к кузнице;
и тут он бросился за отцом, прижался к нему, загораживая дорогу, заглядывая
в это жесткое, спокойное лицо под изношенной шляпой, бормоча, шепча ему:
-- Не получит он этих бушелей. Ни одного. Мы...
Отец глянул на него, лицо совершенно спокойное, седые брови сведены над
холодными глазами, но голос звучит мягко,'почти ласково:
-- Ты так думаешь? Ну, поживем до октября, увидим.
Починка фургона -- смена двух-трех спиц и затяжка ободьев -- тоже не
отняла много времени. Ободья охладили, загнав фургон в бочаг позади кузницы,
и мулы время от времени посасывали воду, а мальчик сидел на козлах, опустив
вожжи и глядя вверх, туда, где под закоптелым навесом лениво стучал
кузнечный молот и где отец, сидя на кипарисовом чурбаке, то слушал других,
то рассказывал сам. Отец все еще сидел там, когда мальчик подвел мокрый
фургон из бочага к самой двери.
-- Отведи под навес, привяжи там,-- приказал отец.
Он привязал мулов и вернулся. Рядом с отцом сидели на корточках кузнец
и еще кто-то, они разговаривали об урожае и о рабочем скоте; мальчик подсел
к ним на пыльную землю среди обрезков копыт и чешуек ржавчины; он слушал,
как отец неторопливо рассказывает какую-то длинную историю о том, что
случилось еще до рождения старшего брата, когда отец был барышником. Потом
отец вышел к нему и, стоя рядом, разглядывал обрывки вылинявшей рекламы
прошлогоднего цирка; мальчик был в полном упоении от этих красных лошадей,
от невообразимого сплетения тюля и трико и гримас размалеванных клоунов, а
отец сказал:
-- Пошли, поесть надо.
Но они не поехали домой. Прислонившись рядом с братом к стене, мальчик
наблюдал, как отец вышел из лавки с бумажным пакетом. Из него он вынул
большой кусок сыра и перочинным ножом тщательно разделил его на три равные
части, потом из того же пакета достал по сухарю. Все втроем они присели на
перила галереи и медленно, молча поели; потом в той же лавке напились из
кадки тепловатой воды, которая отдавала то ли кедровой клепкой, то ли
запахом бука. И опять они не поехали домой -- на этот раз отец повел их на
конный двор; у железных перекладин высокой длинной загородки сидело и стояло
много мужчин; из загона то и дело выводили лошадей, их прогуливали,
устраивали пробежку вдоль по дороге и обратно, а тем временем у загона шел
торг и продажа. Солнце уже склонялось к западу, а они все бродили там,
слушая и глазея; старший брат сонно поглядывал мутными глазами и сплевывал
неизменную жвачку. Отец время от времени, ни к кому не обращаясь, давал свои
оценки той или другой из лошадей.
Домой они вернулись, когда уже стемнело. Поужинали при лампе, а потом,
сидя на пороге, мальчик любовался сгустившейся темнотой ночи, слушая козодоя
и жаб, как вдруг до него донесся голос матери:
-- Нет, Эбнер! Нет. Ради бога! Ради бога, Эбнер!
Мальчик вскочил, обернулся и увидел при свете огарка, воткнутого в
бутылку, как отец, все еще в сюртуке и шляпе, одновременно и солидный и
смешной, словно вырядившийся для совершения какого-то позорного и разбойного
церемониала, выливал из лампы керосин в большой бидон, а мать цеплялась за
его рукав, пока он, перехватив лампу в другую руку, локтем не оттолкнул ее