"Уильям Фолкнер. Поджигатель" - читать интересную книгу автора

каждая из них по объему и весу равнялась любым двум из прочих членов семьи,
взятым вместе.) Нетти не успела даже выбраться из кресла и только повернула
лицо, на котором не видно было даже изумления, и только посмотрела на него
неподвижным, тупым, коровьим взглядом. А он уже выскочил из дому и -- вперед
по мягкой дорожной пыли, сквозь душный запах жимолости; бледная лента дороги
разматывается так медленно у него под ногами; вот, наконец, ворота, еще
немножко, сердце колотится, не хватает дыхания; вперед по аллее, к
освещенному дому, к освещенной двери. Он не стучал, он ворвался, задыхаясь,
не в силах сказать ни слова; он увидел остолбенелое лицо негра в полотняной
куртке, еще не понимая, откуда тот взялся.
-- Де Спейн! -- кричал он из последних сил.-- Где де Спе...-- И увидел
того белого, выходившего из дверей зала.-- Сарай! -- кричал он.-- Сарай!
-- Что? -- спросил белый.-- Сарай?
-- Да! -- кричал мальчик. -- Сарай!
-- Держи его! -- крикнул белый.
Но и на этот раз было поздно. Негр схватил его за рубашку, но истлевший
от многочисленных стирок рукав остался целиком в руках негра, а он выскочил
в дверь -- и снова по аллее, ведь он, собственно, и не останавливался, даже
когда кинул свое предупреждение в лицо белому. Сзади слышался голос:
-- Коня! Скорей коня!
Мальчик подумал было срезать напрямик по парку и перелезть через забор
на дорогу, но он не знал ни самого парка, ни высок ли заросший хмелем забор,
и он не рискнул. Он бежал по аллее, кровь стучала в висках, в груди хрипело;
вот и дорога, он ощутил это только ногами. Он не видел,. он не слышал,
лошадь едва не подмяла его на полном скаку, а он все бежал, словно сила его
горя сама могла дать ему крылья; он не сворачивал до последней возможности и
только в решающий момент скатился в заросшую травой канаву, и на один миг
звезды заслонили яростно вздыбленный силуэт коня, когда тот с оглушительным
топотом пронесся мимо; и опять спокойное ночное небо, которое еще до того,
как исчез всадник, опрокинулось на него неожиданно и грозно; вдруг
невероятный, клубящийся рев, немой и протяжный, опять скрыл от него звезды;
он вскочил, выпрыгнул на дорогу и побежал, зная, что слишком поздно, и
все-таки бежал, даже когда услышал выстрел, а за ним еще два; потом, еще сам
того не сознавая, остановился, закричал: "Папа! Папа!" -- и опять побежал,
не сознавая, что он снова бежит, спотыкаясь, на что-то наталкиваясь, куда-то
продираясь и не переставая бежать, даже когда, оглянувшись, он увидел за
спиной зарево; стукаясь о невидимые деревья, задыхаясь, всхлипывая: "Отец!
Отец!"
В полночь он сидел на вершине холма. Он не знал, что уже полночь, и не
знал, где он. Но сзади уже не было зарева, и он сидел спиной к тому, что
всего четыре дня было его домом, лицом к темным лесам, которые его укроют,
когда он соберется с духом и войдет в них, маленький, дрожащий, в
пронизывающей тьме, прикрываясь остатками тонкой истлевшей рубашки, чувствуя
только отчаяние и горе, не ужас и страх, а только отчаяние и горе. Отец Мой
отец...-- думал он.
-- Он был храбрый! -- вдруг крикнул он, но не громче, чем шепотом.-- Он
храбрый. Он был на войне! Он был в коннице полковника Сарториса! -- кричал
он, не зная, что отец его пошел на войну добровольцем, как это делали раньше
в Европе ландскнехты. Отец не носил формы, не признавал над собой никакого
начальства, не считал себя связанным верностью какой-нибудь армии или