"Владимир Фомин. Белая ворона (Повесть моей матери) " - читать интересную книгу автора

И вот, после ужасов ночи, покой, тишина во всем теле, блаженство. Но
ребенок не кричал. Суетились медработники, что-то делая. И, наконец, я
услышала тихий жалобный стон. "Мальчик", - сказали мне, запеленали и
показали его. Мальчик молчал, и мне показалось, что головка у него
деформирована, одна кость черепа зашла за другую. Я ощутила острую жалость -
ведь он пострадал больше моего. Я могу говорить и смеяться, а он даже
кричать не может. Как же он замучился!
Именно с этой минуты, как увидишь и услышишь своего малыша, получаешь
от природы великий дар - материнский инстинкт, неведомый мужчинам, который
сильнее разума, сильнее инстинкта самосохранения, и ты уже живешь не для
себя, и твоя жизнь продолжается в твоем малыше. И эта новая жизнь гораздо
важнее твоей старой, и в ней твое вечное будущее, и ты никогда не умираешь в
своих потомках. И потому при рождении ребенка возникает чувство великой
радости и праздника.
Этого чувства не было, когда ребенок был невидим в утробе. Он был как
бы кусочком мяса, как моя рука, или нога, или желудок. Так и женщины,
которые делают аборт, не лишены материнского инстинкта, но он не проявляется
у них к кусочку мяса. Он для них является как бы ненужной раковой опухолью,
которую надо удалить. Инстинкта еще нет, а извращения разума, дозволенное
обществом, толкает женщину на преступление и убийство жизни в себе.
Как же мне тогда хотелось прижать своего сына к груди, накормить его,
рассмотреть! С каким нетерпением я ждала его! Я знала, что буду его любить
всегда, и так сильно, как не любила еще никого.
Но его не приносили три дня, Зато пришел Леха или Ленечка, мой муж,
тоже студент 6-го курса. Спросил о моем самочувствии. Я ответила, что оно
прекрасно, и я буду рожать второго ребенка (по плану намечалось трое), хотя
недавно думала совсем по-другому. Я попросила его узнать, что случилось с
ребенком, ведь он не мог даже кричать. Он узнал и сказал, что все в порядке,
орет очень громко, хочет есть.
Ленечка только что приехал из Москвы, где он в какой-то лаборатории
повторил опыты по микробиологии, которые мы вместе с ним проводили в
санэпидемстанции города Иванова, запатентовал их, получив документ в трех
экземплярах с печатями и подписями, написал фельетон в газету "Правда" о
конфликте в Ивановском мединституте. Так он хотел реабилитировать себя.
Я расстроилась: вместо того, чтобы выйти из конфликта, он продолжал
бороться, не смотря на то, что раньше я разубеждала его, и он, будучи рядом
со мной, охотно соглашался. Но, видно, мне нельзя было даже на три дня лечь
в роддом. Он стал утешать меня, называя "трусливой мышкой". Я часто была в
его глазах мышкой с разными эпитетами. Когда я говорила, что не надо
высовываться и выделяться из толпы, он называл меня "серой мышкой". Еще я
любила ради смеха изображать перед сокурсниками мышь, которой сделали укол -
экспериментальную мышь. Кроме этого, он называл меня плодовитой мышкой,
потому что у других женщин имеются определенные благоприятные дни для
зачатия ребенка, у меня же, очевидно, любой день был благоприятным. Да, я
была трусом, хотя и стыдилась этого. Трусость, как неотъемлемая часть
инстинкта самосохранения, присущая животному, закрепленная генетически и
усиленная воспитанием, присутствует и в человеке, искажая в нем совершенный
образ Божий. Трусость превращает его "в раба ничего нестоющего", возвращая
на более низкую ступень развития и приравнивая к бесправному животному, но
тем самым сохраняет не только физическую жизнь, но дает возможность избежать