"Джеффри Форд. Империя мороженого" - читать интересную книгу автора

бессистемным домашним образованием. Будучи ребенком, я абсолютно честно
описывал все, что ощущал и переживал, и это - моя первая ошибка -
превратилось в анализы крови, сканирование мозга, специальные диеты и
принудительное употребление дьявольской фармакопеи всевозможных отупляющих
лекарств, которые снижали мою волю, но не ванильный аромат косых солнечных
лучей в поздние осенние дни.
Мой статус единственного ребенка, а также мое, как его называли
родители, "состояние" привели к тому, что они стали воспринимать меня как
слабого и болезненного. По этой причине меня полностью изолировали от прочих
детей. Я совершенно уверен, что отчасти такое решение было связано с мыслью
о том, как мои ненормальные восприятия и высказывания отразятся на отце с
матерью, поскольку они были из тех людей, кому невыносим даже намек на то,
что по их вине на свет появилось нечто дефектное. В школу мне ходить не
разрешили, а за мое домашнее образование взялась мать. В принципе, она была
хорошим учителем, поскольку имела докторскую степень по истории и прекрасно
знала классическую литературу. Отец, статистик страхового общества, учил
меня математике, но в этом предмете я проявил себя откровенным бездарем -
пока не достиг возраста, когда поступают в колледж. Хотя выражение х=у и
может выглядеть подходящей метафорой феномена синестезии, оно не имеет
смысла на бумаге. Кстати, для меня цифра 8 пахла увядшими цветами.
Зато в музыке я оказался хорош. Каждый четверг в три часа к нам
приходила миссис Бритник, дабы преподать мне очередной урок игры на пианино.
То была добрая старушка с жиденькими седыми волосами и красивейшими
пальцами - такими длинными и гладкими, словно они принадлежали грациозной
юной великанше. Будучи далеко не виртуозом за клавишами, она проявила себя
гениальной учительницей, позволив мне наслаждаться звуками, которые
порождали мои пальцы. А я ими действительно наслаждался, поэтому все время,
за исключением тех часов, когда меня таскали по разным специалистам в
тщетной попытке "вылечить", я сидел за пианино. В навязанной мне изоляции
музыка стала окошком для побега из заключения, и я выбирался сквозь него так
часто, как удавалось.
Когда я играл, звуки виделись мне фейерверком цветов и образов. В
двенадцать лет я стал записывать собственные сочинения, а мои значки и
пометки на страницах с нотами обозначали сцепленные со звуками образы. В
сущности, играя, я на самом деле рисовал - в воздухе перед глазами - большие
абстрактные картины в духе Кандинского. Множество раз я планировал
композицию на листе бумаги с помощью набора из 64 цветных карандашей,
подаренного мне в раннем детстве. Единственная трудность возникала в случае
цветов наподобие ярко-красного и кобальтовой сини, которые я ощущал в первую
очередь как вкусы, поэтому в тех местах, где им предстояло возникнуть в
музыке, мне приходилось рисовать вместо них на разноцветных партитурах
лакричный леденец и тапиоку.
Моим наказанием за успехи в музыке стала потеря единственного реального
друга - миссис Бритник. Я четко помню тот день, когда мать отказалась от ее
услуг. Старушка лишь спокойно кивнула, улыбаясь - она понимала, что я уже
превзошел ее возможности как преподавателя. Но я, хотя и понимал это, все же
заплакал, когда она обняла меня на прощание. Когда наши лица сблизились, она
шепнула мне на ухо: "Видеть - значит верить", и в тот момент я понял, что
она отлично понимала мое состояние. Сиреневый запах ее духов - почти
неслышимый си-бемоль, сыгранный на гобое - все еще витал в прихожей, когда