"Фредерик Форсайт. Долг" - читать интересную книгу автора

Силы инерции оказалось достаточно для того, чтобы автомобиль вкатился в
деревушку, едва насчитывающую десятка два домов, и, постепенно замедляя ход,
остановился посредине улицы. Мы вышли из машины. Смеркалось.
Казалось, улица была совершенно безлюдной. У дверей большого кирпичного
сарая копался в куче песка отбившийся от своих братьев цыпленок. На обочине
две брошенные повозки с сеном упирались оглоблями в землю - их хозяева явно
находились где-то поблизости. Окна домов были закрыты ставнями. Не зная
по-французски ни слова, я уже решил постучаться в один из домов и просить о
помощи, как тут из-за церкви показалась одинокая фигура, направляющаяся к
нам.
Пока он шел, я увидел, что это был деревенский священник, носивший, как
полагается, длинную черную сутану с поясом и широкополую шляпу. Я напряг
память в поисках подходящего обращения, но ничего не приходило в голову.
Когда священник поравнялся с нами, я окликнул его:
- Отец!
Этого было достаточно. Он остановился и подошел ближе, вопросительно
улыбаясь. Я показал на автомобиль. Священник расплылся в улыбке и стал с
одобрением кивать, показывая, что машина ему нравится. Что же делать? Как
ему втолковать, что я вовсе не самодовольный владелец этого транспортного
средства, а незадачливый турист, у которого сломалась машина?
Латынь! - сообразил я. Хоть он и не молод, но что-то из школьной
грамматики должен же помнить. А вот как с моими познаниями? Христианские
братья не один год вдалбливали в меня церковный язык, но с тех пор разве
только во время мессы мне приходилось произносить латинские слова. Однако о
поломке двигателя внутреннего сгорания в молитвеннике не говорилось.
Я положил руку на капот и произнес:
- Curras meus fractus est, - что буквально означает: "Моя колесница
сломана".
Кажется, это помогло. Лицо священника засветилось пониманием.
- Ah, est fractus currus teus, filius meus?[1] - переспросил он.
- In veritate, pater meus,[2] - подтвердил я.
Аббат задумался, потом знаками велел ждать его на месте и поспешил к
зданию, где, как потом выяснилось, находилось небольшое кафе - средоточие
деревенской жизни. Мне почему-то эта мысль не пришла в голову.
Вскоре священник появился в сопровождении верзилы, как все французские
крестьяне одетого в синие холщовые штаны и такую же рубашку. Шаркая
сандалями на веревочной подошве, тот молча приближался.
Когда они оказались перед нами, аббат, энергично жестикулируя, быстро
заговорил по-французски. Он, видимо, убеждал своего прихожанина, что машина
не должна стоять здесь всю ночь, загораживая дорогу. Верзила, ничего не
ответив, кивнул и направился обратно. Мы со священником остались возле
машины. Бернадетта отошла и села молча у обочины дороги на траве.
Совместное ожидание кажется особенно тяжким, когда разговор почему-либо
невозможен. Я кивнул священнику и улыбнулся. Он в ответ тоже кивнул и
улыбнулся. Еще один кивок, еще улыбка... Наконец, священник нарушил
молчание:
- Anglais?[3] - спросил он, показав на меня и на Бернадетту.
Я отрицательно покачал головой. Таков уж удел ирландцев: редко кто не
путает их с англичанами.
- Irlandais,[4] - сказал я, смутно надеясь, что произнес слово