"Петр Францев "Под черной звездой" (одухотворенная проза)" - читать интересную книгу автора

осталась уймища времени, и это позволяло мне без суеты и торопливости с
увлечением заниматься вдруг подвернувшимся мне непривычным делом.
Листок к листку раскрытым веером сушилась большая часть рукописи на
широкой скамейке привокзального сквера.
Чужие мысли, чувства, дела, запечатленные в этих пачках бумаг, некогда
привычно заботливой рукой перелистывались и с благоговейным усердием по
нескольку раз к ряду прочитывались, теперь они лишь молча взывали к моему
великодушию. Ничейные, они призывали меня вдохнуть в них жизнь путем
полноправного их усыновления.
Тщательнейшим образом я стал изучать эту работу, подробно вникая в каждую
строчку этих листов, в каждое предложение, попутно корректируя, исправляя
в них некоторые недочеты. Но сама манера изложения при этом не
подвергалась правке, оставалась такой, какой она была в оригинале. Мне не
хотелось нарушать естественный колорит оригинала. Художественность,
поэтичность любой вещи заключается на в приглаженности, считал я, а в
своей неповторимости, непохожести, и чем глубже я вникал в содержание
найденных мною записок, тем больше утверждался во мнении о необходимости
создания на их базе единого популярного сборника.
Несмотря на разнородность и некоторую несовместимость отдельных частей в
жанровом отношении, отсутствие в них общей четкой композиции и логической
завершенности, все главный смысл идеи, заложенный в каждой из частей
рукописи, легко улавливался и додумывался. Мне даже казалось, что все эти
огрехи имеют не столько отрицательные, сколько положительные стороны,
потому что могли прекрасно нести в себе эмоционально-экспрессивный заряд,
подобно тому, как звукошумовые эффекты, используемые иногда в музыке,
придают основной мелодии необычную имманентно-подражательную окрашенность,
так сказать, мистический шарм, богемный шик...
Многоступенчатых недомолвок, наверное, и нельзя было бы избежать при
комплектовании такого сборника, и дело тут не только в моей воле, в
желании или нежелании. Истоком этого, по всей видимости, была
экстраординарность натуры автора записок, его своеобразный способ
мышления. Создатель приложил здесь свои уста: роскошная мысль, душистые
слова с запахом красоты...
Отсюда в рукописи часто встречалась и сумбурность изложения, что порой
затрудняло доступ к смыслу написанного. Уму вялому, не подготовленному к
восприятию абстрактно-познаваемого, не представлялось возможным проникнуть
в сущность запредельного понятия или явления. Да, это произведение, надо
сказать, и не предназначалось для широкой публики. Вероятнее всего, что
эти записи были рассчитаны на узкий круг людей, родственно близких ему по
духу и убеждению, которые были с ним хорошо "сыграны" дистанционно, если
так можно выразиться о взаимопонимании единомышленников. Да, пожалуй,
всякий из нас нынче и сам часто прибегает, не замечая того, в своей устной
речи к такой экономной форме изъяснения, где не только краткий намек, но
каждый жест или сама интонация в голосе или даже мимолетный взгляд говорят
намного больше, чем отягощенная формальностью самая длинна тирада. Видимо,
век скоростей вторгается и в эту сферу человеческого. Если этот процесс
будет продолжаться в том же темпе и дальше, то, возможно, уже ближайшему
поколению наших потомков современный литературный язык покажется
отяжеленным, сковывающим движение мысли. В мире важно предугадать
пришествие нового откровения, и мы ценим на земле не то, что есть, а как