"Густав Фрейтаг. Инго и Инграбан " - читать интересную книгу автора

защиту в оружии соседей против каждого, кто покушался бы на его жизнь и
честь. Просителем стою я перед вами за достойного человека, и от вас
зависит окончательный выбор.
За словами этими наступила глубокая тишина, наконец поднялся Изанбарт.
Длинными прядями ниспадали белоснежные волосы вокруг покрытого рубцами
лица, высокий стан его опирался на посох, но могуч был голос старца, и
почтительно слушали его мужи.
- Тебе, князь, подобает говорить, и ты сделал это. Мы привыкли, чтобы
народу давал ты, но если ты сам просишь у народа, то сердца наши готовы
исполнить желание твое. Славен муж этот, и что он именно таков, а не
какой-то лжец-проходимец, за то ручается песня певца, знак гостеприимства,
сличенный тобой, но больше всего - доблесть его лица и тела. Но мы
поставлены стражами благосостояния многих, тревожные времена требуют
осторожности, поэтому надобен нам строгий совет и согласие мнений, которые,
быть может, разъединяют витязей нашего народа.
Он сел, и соседи почтительно кивнули. Вдруг поднялся Ротари,
благородный муж из древнего рода, человек тучный, с красным лицом и
рыжеватыми волосами, добрый бражник, удалой боец и веселый хороводник; в
насмешку молодежь прозвала его "краснощеким королем".
- По-моему, - сказал он, - утренний совет должен быть, подобно
утренней выпивке, краток и крепок. Нечего тут кажется, долго токовать.
Недавно мы пили вино за его здоровье, значит, не следует сегодня наливать
воды в его чашу. Он витязь, и в пользу его говорят два добрых поручителя:
песня певца и наша благосклонность. Голосом моим я даю ему право
гостеприимства.
Старики улыбнулись такой горячности, а люди помоложе громко изъявили
Ротари свое одобрение. Тогда поднялся Зинтрам, дядя Теодульфа, человек
безбровый, белоокий и с тощим лицом, суровый господин, грозный для врагов,
но мудрый в совете и уважаемый при дворе короля.
- Благосклонен ты к нему, князь, и он заслуживает этого, говорите все
вы. И я охотно бы приветствовал его как гостя, что порой делаем мы для
путника, похвала которому, и не возвещается устами певца. Но желания сердца
моего сдерживаются одним сомнением: другом ли нашим явился он с чужбины? Не
все молодые воины деревень наших находятся у домашних очагов, не забываю я
и о тех, кто отправился на чужбину за славой и золотом. Кто из наших
родичей ратовал за одно с аллеманами? Ни одного не знаю я. Но в римском
войске есть отважные бойцы, наши соотечественники; если они враги
пришельцу, то можем ли мы считать себя его друзьями? Если они пали в бою,
то в селениях наших раздастся погребальный плач. Но кто же сразил их? Быть
может - отважный в боях муж, который сам похвалялся этим за столом. Можем
ли мы предложить гостеприимство недругу, враждебно пролившему кровь нашу?
Сделал ли он это я не знаю, но если и не сделал, то только случайно, и не
было у него такого намерения, так как он сражался за короля Атанариха. В
римских войсках, слышал я, поговаривают, будто кесарь обязан своими
победами только союзникам, говорящим на нашем языке; подобно великанам,
краснощекие сыны нашей страны возвышаются над черноокими чужеземцами. И
кесарь награждает их запястьями, почестями и высшими должностями. Спросите
в Риме о могучем воине и гордом властелине, и римские торгаши с завистливым
взором ответят: "Все это - германская кровь". Где найти нашей молодежи
воинскую честь и благосклонность богов, если оружие наше станет мирно