"Давайте напишем что-нибудь" - читать интересную книгу автора (Клюев Евгений Васильевич)ГЛАВА 1 Внезапная завязкаHei#223;a, juchei!.. Начнем как попало. Стоит ли быть особенно разборчивым в начале, если дальше все равно ничего не известно? Что попадется под горячую руку, за то и возьмемся – какая разница! Вот мусорное ведро. Весьма примечательно, что поставлено оно прямо посередине праздничного стола. Это просто какое-то свинство – так ставить ведра. Место мусорным ведрам – на полу в кухне, ибо в мусорные ведра обычно бросают мусор, причем приличные люди – с приличного расстояния. Если поступать таким образом и здесь, то можно попасть мусором в заливное мясо или кому-нибудь в лицо: мы с вами все-таки за столом находимся, где гости сидят и едят… Вот и выходит, что очень неудобно поставлено мусорное ведро. К тому же, оно не вполне чистое. А по совести сказать, ужасно грязное – и это сильно заметно на ослепительно белой скатерти. Впрочем, скоро скатерть завалят мусором, поскольку ведро не бездонно, – и уже не будет заметно, что скатерть такая белая. И что ведро такое грязное – не будет заметно. И тогда можно будет прямо со стола накладывать всякую гадость в тарелки дам. Чтобы дамы с отвращением ели из тарелок мусор. Смотреть на это никому не понравится. Но что ж тут подделаешь… Праздничный стол находится в заведении под названием «Контора». Это ресторан. Непонятно, почему он так называется. Они просто все с ума посходили – так называть рестораны! Разве мало красивых слов среди названий растений и животных? Гортензия, цинерария, мимулюс красный, монарда парная… Опять же «тушканчик» очень милое слово. Есть, наконец, вообще нейтральное слово «снежинка» – почему не назвать ресторан так? Нежно и мягко… – Не кладите мне больше вот этого… не знаю точно чего. Мне попался целлофан какой-то, сальный. Его трудно и долго жевать. – Вам не нравится? – Почему же не нравится… нравится! Просто уже приелось. Ой… вытрите, пожалуйста, лицо, у Вас сметана на лбу. – Это в меня ломтик помидора кинули. Из салата. Наверное, мы неудачно сели: постоянно что-то бросают в лицо. – Мне веко рыбьей костью укололи. Слишком сильно кинули. – Дайте посмотрю… Да у Вас кровь тут! – Я думаю, это не кровь. Я думаю, это просто вишня раздавилась, когда я моргала. Мне ведь в глаз еще и вишней попали. – Больно было? – Пустяки. Скорее, липко. И потом – глаз щиплет. Тушь, наверное, размывается. – Надо пользоваться французской. – Спасибо за добрый совет, у меня как раз дрянная французская. – Тогда вытрите глаз платком. Вот тут платок, возьмите. – Благодарю Вас. А что это на нем? – Так… не обращайте внимания. Я вытирал им блинчик. На блинчик уксус пролился. Было слишком остро, я вытер… Осторожнее! – Что Вы… делаете?! Пустите же, я тут задохнусь, в этом месиве! Ну вот, Вы мне все лицо свеклой с чесноком вымазали. – Я Вас пригибал. В Вас летело страшное мясо! – Может быть, нам уйти отсюда? Тут как-то неопрятно все… – Я с удовольствием. Только учтите, что на мне нет брюк. Одни трусы и носки. – А ботинки? – Ботинки есть, черные. И пиджак с галстуком есть, тоже черные. И брюки были, я в брюках сюда пришел. – Черные? – Ну, разумеется, черные, что за вопрос! – Как же Вы смогли их… утратить? – Да вот, видите ли, один человек проползал под столом. Это был партизан. Я нагнулся к нему, а он там попросил у меня брюки на время, потому что они ему очень понравились и потому что ведь не видно, пока я сижу, в брюках я или без… Но человек этот так и не приполз обратно. Если бы он проползал, я бы почувствовал: я очень чуткий. Но он точно не проползал. Наверное, его взяли в плен немцы. – Может быть, он проползет когда-нибудь потом. Не подождать ли нам? – Он не проползет никогда, я знаю. Он не из таких. Видимо, он уже погиб. – Тогда придется Вам без брюк идти. Вы нормально ходите, когда без брюк? – Чаще всего да. Только бы не замерзнуть на улице насмерть. – Там плюсовая температура. Не беспокойтесь ни о чем. – Я буду очень спокоен, обещаю. Очень немолодой человек и очень молодая девушка выходили из «Конторы». – Меня зовут Марта. – Очень хорошо Вас зовут. Правильно. А меня зовут… не знаю, как и представиться: по имени неудобно, я старый уже как мир. И по имени-отчеству неудобно: отчество у меня непристойное. Если хотите, можете называть меня Редингот. – Хочу. И, видимо, буду. Я почти уверена, что смогу называть Вас Редингот. – Сердечно рад. Редингот – это на самом деле пальто такое. Раньше так называли сюртук для верховой езды. А теперь меня. – И с каких же пор? – С тех пор, как у меня такое пальто появилось. Уж лет сорок назад… – Вы долго его носите. Качественное, должно быть. – Да нет, лохмотья сплошные. Но дело не в этом. Дело в том, что я очень сильно привыкаю к вещам, а они ко мне. И нам трудно бывает расставаться – даже на миг. Я и сейчас был бы в нем, но, говорят, не сезон. – Кто говорит? – Синоптики. – Синоптики всегда врут… Они сволочи. Вы очень жалеете, что оставили брюки тому партизану, которого потом убили? – Нет. Брюки новые совсем, даже противно вспомнить. Да и уходить все равно было пора. Я, признаюсь Вам, за столом за этим совершенно случайно оказался. – Я тоже. Я ведь вообще-то никто. – Ну, не скажите! Это я никто. А Вы – Зеленая Госпожа. – Простите, пожалуйста! – их остановила какая-то свинья, страшно веселая, потому что, должно быть, пьяная. – Как Вы думаете, если вообще думаете, со мной еще можно что-нибудь отчубучить? – Все что угодно! – горячо откликнулась Марта. Свинья расхохоталась как сумасшедшая и высоко подпрыгнула. – А высоко я прыгаю? – Исключительно высоко! – Марте хотелось сказать Свинье как можно больше приятного. – Тогда давайте мне телефонную карту – позвонить одной другой Свинье, тоже очень прыгучей. Только Вы, который без штанов, не давайте. Пусть девушка… это будет выглядеть естественнее. Марта достала кошелек. Телефонной карты в нем не было, но Марта все равно нашла там телефонную карту и протянула Свинье. – Спасибо, Вы очень меня выручили. И ту, другую Свинью тоже выручили. – Свинья бросила телефонную карту в протекавшую мимо реку и запрыгала по набережной. – Хорошая какая Свинья попалась, – оценил Редингот. – Теперь такие свиньи большая редкость. Вас дома к которому часу ждут? – К… в общем, ни к которому. У меня сейчас нету дома. – А был? – Был, да сплыл, – улыбнулась Марта и, хорошенько поразмыслив, продолжала с эпической интонацией: – Началось наводнение, а я сразу же отлучилась по делу. За это время дом и сплыл. Говорят, в Балтийское море. Вместе со всеми домочадцами. Они, наверное, там живут, как на корабле. Здоровско! – Вам бы тоже так хотелось? Марта пожала плечами: дескать, хотелось – не хотелось… давно это было, что ж говорить? И потащила Редингота к какой-то очереди, тянувшейся вдоль набережной и уходившей противоположным концом в воду. Теперь надо думать, за чем бы это была очередь. Хотя особенно напрягаться не стоит: очереди за чем угодно бывают. Даже за скрипичными смычками, как говорил один мертвый человек. Пусть и эта будет за скрипичными смычками. Марта с Рединготом встали в середину очереди, поскольку концов в воде не нашли. Рединготу, само собой, было неудобно в очереди с голыми ногами, и он признался в этом Марте – хоть и смущаясь, но с большим человеческим достоинством. – Не тревожьтесь, – сказала воспитанная Марта. – Думайте, что Вы женщина в юбке летом, и все будет в порядке. – Разумеется, Тут подошла их очередь. Редингот пропустил Марту вперед – и она купила восемнадцать смычков. А вот с самим Рединготом вышла заминка: выяснилось, что мужчинам в нетрезвом состоянии, мужчинам в спецодежде и мужчинам без брюк скрипичные смычки – Лучше бы мы брюки купили, – опомнилась Марта, раскрасневшись от бега. Кстати, не поздно было сделать это и сейчас, если вернуться назад, вынуть шубу из урны и продать ее за бесценок первому встречному или поперечному. Шубы в урне уже не было, зато торчала оттуда непонятная какая-то голова или что-то вроде – и это блестело. – Вы тут шубы не заметили? – осторожно поинтересовалась Марта, боясь задеть честь и достоинство обитателя урны. В ответ голова задвигалась и сказала ртом: – Лучше не спрашивайте меня о шубе. Лучше спросите о чем-нибудь другом. – Конечно, конечно, – поспешила согласиться Марта и спросила: – Живы ли Ваши родители? – Скорее всего, они живы, – последовал уклончивый ответ. – Ах, как я счастлива за Вас! – не вдаваясь в подробности, зычно воскликнула Марта и тихо добавила: – Но Вы все-таки не сидите тут, а то в Вас что-нибудь кинут. – Хорошо бы шапку кинули… Я, собственно, шапку жду. И какую-нибудь обувь. – Ничего этого нет. – Марта развела руками. – А шуба все равно женская, так что, в конце концов, едва ли Вам подойдет. Впрочем, если Вы не хотите говорить на эту тему… – Не хочу, хоть убейте меня! – горячо заверили из урны, сопроводив заверение глубоким вздохом. От вздоха такой глубины Марте сделалось дурно, но она поборола себя и отошла не то в задумчивости, не то в печали. Чтобы облегчить ее состояние, Редингот сказал: – Давайте пойдем в любом направлении. Они пошли в любом направлении и шли долго. – Тут где-то рядом мой дом, – с трудом вспомнил Редингот. – У меня ведь, я забыл сказать, дом есть. Идемте в него. – А кто у Вас в доме? – Не знаю. – Тогда идемте. В доме у Редингота оказалась хоровая капелла. Она пела грустные сербские песни и плакала. – Не плачьте, – с порога сказала Марта, и сербская капелла перестала сначала плакать, а потом петь – и принялась смеяться и плясать пляски. Наплясавшись, она ушла. Редингот с Мартой остались вдвоем. – Что будем делать? – спросил Редингот. Марта задумалась. – Сначала брюки наденьте. – Это уж в первую очередь! – Редингот надел брюки и сразу стал малоинтересным. – Прежде было лучше, – огорчилась Марта, и тогда Редингот снял брюки, чтобы снова стать интересным, как прежде. Он сел в кресло ужасно интересный – и так сидел, потом спросил у Марты: – Чем Вы занимаетесь? – и уточнил: – Обычно. – Обычно, – с готовностью отозвалась Марта, – я леплю из хлеба голубей. И голубиц. – Это хорошо. А я вот ничем теперь не занимаюсь. Раньше я вырезал из бумаги мелкие и крупные фигуры. – Забавно, – улыбнулась Марта. – А когда вернутся Ваши домашние? – Может быть, они не вернутся никогда. Все домашние ушли от меня. – В мир иной? – Этот честный вопрос стоил Марте большого труда. – Нет. Они на восток ушли. – Что же побудило их к этому? – Восточные мотивы в творчестве Пушкина и Лермонтова, – усмехнулся Редингот и развел руками. – Если у Вас есть хлеб, – сразу же предложила тонкая Марта, – я могла бы слепить Вам голубицу. Только хлеб должен быть свежий. И белый. Я голубиц из белого леплю. Так надо. – Хлеба у меня нет. У меня есть крылья. Они лежат на письменном столе. – Вы счастливый, что у Вас есть крылья. У меня нету. – У меня тоже раньше не было. Но потом я полюбил – и вот… – Как давно это случилось? – Совсем недавно. Я уже был старый. Но та, кого я полюбил, теперь недосягаема. Она улетела. – Почему от Вас все уходят и улетают? – озаботилась Марта. – Я раздражаю всех своей старостью. – Вы совсем не старый. – Марта вгляделась в Редингота. – На вид Вам нет и тридцати. И как же ее звали – ту, что улетела? – Я называл ее «Моямаленькая». Но она все равно улетела. – И Вы тогда вырезали себе крылья? – Марта рассматривала крылья. Крылья были из бледно-желтой бумаги. – Да, я хотел улететь вслед за ней. Но она улетела не одна. Она улетела в стае. Она была ласточка и жила под нашей крышей. Я очень любил ее. – Ничего, она прилетит. – Марта улыбнулась. – Будет весна – и она прилетит. – Я знаю, – отозвался Редингот. – Все птицы прилетают весной. Только не обязательно ближайшей. Но я дождусь. – А Ваша супруга… она сердилась на Вас за ласточку? – Еще бы!.. Люди есть люди. Она кричала на меня, а в один прекрасный день забрала всех наших детей – их было сорок – и ушла… на восток, да. – Наверное, им хорошо на востоке. На востоке вообще хорошо. – Дай Бог. – А Вы, Редингот, не фунт изюма, – задумчиво сказала Марта. Редингот кивнул и тут же в страшной панике вскочил с кресла. Интересно, с чего бы это… Вообще говоря, люди вскакивают с кресел по разным причинам. Например, если чувствуют запах паленого. Или если что-нибудь внезапно вспоминают. Пусть Редингот что-нибудь внезапно вспомнит: есть ведь ему что вспомнить! – Я вспомнил, – крикнул Редингот, – через двадцать минут наш с Вами поезд! – Вот уж не предполагала, что мы куда-то едем, – призналась Марта. – Так предположите! – Уже предположила. – Есть одно чрезвычайно интересное дело. – Редингот бросал в чемодан все, что попадалось под руку. – Вам, насколько я Вас знаю, должно понравиться. – Понравиться-то мне понравится, – Марта чем могла помогала Рединготу. – Только вот… не уверена, справлюсь ли я. – Меня это не беспокоит. Лишь бы Вам нравилось. – Мне нравится, спасибо. Случайно у Редингота оказалось два билета в купе скорого поезда, на подножку которого они с Мартой едва успели вспрыгнуть. В дорогу Редингот надел знаменитое свое пальто, а брюк не надел, чтобы продолжать быть интересным. – Как это все-таки замечательно, что у Вас два билета! – восхитилась Марта, не требуя подробностей. – Еще бы не замечательно! – в свою очередь, восхитился Редингот, в подробности не вдаваясь. И они принялись за чай, который проводница подала им в десертных тарелках, потому что у нее не было стаканов. – Вы лакайте его, – посоветовала проводница, – лакайте, склонившись к тарелкам и выгибая язык, как звери. – Тут она склонилась к тарелке Марты, выгнула язык, как зверь, и наглядно полакала, после чего вытерла язык бумажной салфеткой и вышла. Они лакали чай – и Марта сказала: – Очень вагон качается… Трудно лакать: все выплескивается. Редингот предложил: – Вы ладони подставьте к краям тарелки, тогда брызги упадут на ладони, которые потом можно облизать. Марта и Редингот тщательно облизывали ладони, когда снова вошла проводница. – Я не дала Вам сахар, – раскаялась она. – Но у меня только песок. – Да мы чай-то выпили уже… – сокрушилась Марта. – Жаль, – посочувствовала проводница. – Поторопились вы. А поспешишь, как известно, – людей насмешишь. – Тут проводница начала заливисто смеяться, как бы от имени людей. Потом объяснилась понятнее: – Дело в том, что чаю у меня больше нет. И не будет никогда. Так что съешьте песок всухомятку. – Она насыпала на столик горстку сахарного песку. – Только вот ложек тоже нет. Есть вилки, но они вряд ли вам пригодятся. Я советую вам припасть к песку влажными губами – он прилипнет, а потом вы его с губ слижете. – Проводница снова показала, как это правильно делать, и удалилась, смеясь в три горла. Марта с Рединготом сразу же припали к песку влажными губами и вскоре съели его весь. Между тем в дверном проеме возникла куча грязных тряпок, с которых капало на пол. – Вот – принесла вам белье, – послышался из-под тряпок знакомый веселый голос. – Чистого и сухого нет – есть грязное и мокрое. Правда, оно еще мятое и рваное, но это все ничего. – Аккуратно разделив тряпки на две кучи, проводница разложила их на двух полках и предупредила: – Спать надо голыми: пусть во сне вас ничто не сковывает. – Порывшись в карманах, она достала оттуда две черные повязки: – Завяжите глаза на ночь. Тогда вы не увидите, в каких условиях спите. – А что, свет нельзя выключить? – просто ради интереса спросила Марта. – Нет, – отозвалась проводница. – Все выключатели сломаны. Когда разденетесь и повяжете повязки, начинайте разговаривать о чем-нибудь веселом и приятном – ночь пройдет быстро. – У Вас большой опыт работы, – сказал Редингот проводнице. С завязанными глазами и на мокром белье ночь тянулась долго. К тому же, до самого утра проводница то и дело принималась громко и фальшиво петь песню – по-видимому, народную, – в которой бесконечно повторялось словосочетание «мать сыра земля». – Мы живы? – спросила Марта у Редингота под утро. – Не знаю, – откликнулся тот. Они полежали еще сколько смогли, потом встали, оделись и отправились умываться, ощупью продвигаясь по коридору. – Повязки снимите, – крикнула им вслед как раз переставшая петь проводница. Они сняли повязки и сквозь неяркий уже электрический свет увидели солнце над лесом. – В туалете нет воды, – кричала проводница. – Я повесила там на гвоздик оленью шкуру. Потритесь об нее лицами – и станете чистые. После этой процедуры лица зудели, как с мороза. Проводница снова запела, а Редингот сказал: – Пойду поищу вагон-ресторан. Марта подождала его час-другой, потом подошла ко все еще певшей проводнице. – Простите, тут есть вагон-ресторан? Проводница самозабвенно пела. Допев куплет до победного конца, она немедленно заорала: – Вы что – не слышите ничего? Я пою! Не в бирюльки ведь играю! – Не в бирюльки, – подтвердила Марта и, поскольку проводница уже приступила к следующему куплету, отправилась на поиски Редингота. Она прошла восемь вагонов, не увидев ни единого человека. В девятом (купе № 6) сидел Редингот и жадно глядел на дорогу. – Кстати, – заметила Марта, продолжая прерванный разговор, – в поезде, кроме нас, никого нет. Ни проводников, ни пассажиров. – Неудивительно, – живо отозвался Редингот. – Все пассажиры, кроме нас, опоздали – и поезд ушел. А все проводники, кроме нашей проводницы, в отгуле. – Прискорбно, – отнеслась Марта. Они вернулись в свой вагон. Их проводницы тоже теперь уже не было. – Наверное, она допела и пошла к черту, – предположил Редингот. – Это Вы ее туда послали? Редингот кивнул. – Хорошее место. Жаль, что не я послала ее туда, – посетовала Марта. – Тем более что чаю все равно больше не будет никогда. Она была понятливой, эта Марта. И вообще она мне нравится. Редингот тоже нравится. Все-таки приятно, когда тебе нравятся твои герои, – вы не возражаете?.. Тогда я буду их любить и помогать им во всех сложных ситуациях. Пусть они сейчас опять уснут: все равно ехать в этом ужасном поезде невозможно. Но другие поезда не ходят по страницам настоящего художественного произведения. Стало быть, дадим Марте и Рединготу еще поспать, а сами на минуту приостановимся: остановка чрезвычайно важная штука. Во время остановки читатель может обдумать ту или иную дикую ситуацию, в которую, как правило, ввергает его автор. Пора, значит, и нам поставить перед собой вопрос: а имеет ли смысл оставаться в нашей с вами ситуации дальше? Не лучше ли сойти с поезда, который пока никуда не приехал? Поразмыслим об этом спокойно: ведь поезд уже замедляет движение… и сойти еще не поздно – если кто не успел, прошу! Поезд идет медленнее, медленнее… поезд идет |
||
|