"Макс Фриш. Назову себя Гантенбайн" - читать интересную книгу автора

Я сижу в квартире - в своей квартире... Не могло пройти много времени
с тех пор, как здесь жили; я вижу остатки бургундского в бутылке, островки
плесени на бархатно-красном вине, затем остатки хлеба, но твердые, как
кирпич. В холодильнике (я заглянул, хотя и не был голоден) корежится
ветчина, высохшая на холоде и почти черная, есть еще немного сыру,
потрескавшегося, как кора дерева, зеленоватого, и банка со сливками,
которые, однако, уже не льются, и еще мутные остатки компота, абрикосовая
тина плавает в миске; затем банка с гусиной печенкой. Припасы на дорогу для
мумии? Не знаю, почему я не выбросил это в мусорное ведро... Я сижу в пальто
и кепке, потому что на дворе дождь. Я сижу на спинке мягкого кресла и играю
штопором. Штопор остается штопором, стандарт, предмет домашнего обихода в
стиле эпохи. Я вижу: кто-то скатал в рулоны наши ковры, окропил камфарой и
скатал, потом прихватил шпагатом, ставни закрыты от дождя, и солнца, и
ветра, от лета и зимы; я их не открываю. Вся мягкая мебель в белых чехлах.
Смешно смотреть: как будто она затеяла игру в суд фемы. Или как
торжественные похороны в какой-нибудь стране с чужими обычаями. Пепельницы
тоже опорожнены, я вижу, не только опорожнены, но даже вымыты; все вазы для
цветов опорожнены и вымыты, чтобы не воняло гнилью... Я все еще сижу в
пальто и кепке, руки в карманах брюк. Пахнет пылью и мастикой для натирки
полов. Относительно лиц, которые здесь жили когда-то, можно сказать
наверняка: одно было мужского пола, другое женского. Я вижу блузки в шкафу,
немного дамского белья, которое не влезло в чемодан или вышло из моды,
галстуки по другую сторону, три мятые мужские зимние куртки, две летние, а
внизу стоят башмаки, выстроившись как на поверке, некоторые с распялками
внутри. Почему так ужасны пустые башмаки? Я беру дамскую туфлю, пеструю и
легкую, как цветок, да, я нюхаю ее. Пахнет кожей, больше ничем. Я задерживаю
дыхание, испугавшись, как взломщик, и прислушиваюсь. Да кто придет-то? Мало
ли, могут ведь позвонить, какой-нибудь разносчик, может быть,
218
откуда ему знать, что здесь уже не живут. Я прислушиваюсь, держа туфлю
в руке; я не хочу быть дома. Если не считать крапа в кухне, из которого
всегда капало, тишина. Как в Помпеях. Телефон тоже молчит. Я вижу: она
вытащила штепсель из розетки. К сожалению, у меня нет спичек. Как тихо, если
не курить! Трамвай на улице, одновременно автомобильный гудок, но здесь, за
закрытыми ставнями, где я, в пальто и кепке, сижу на спинке закутанного в
белое кресла, в то время как на улице идет дождь, здесь как в Помпеях: все
есть еще, только время исчезло. Как в Помпеях: можно бродить по комнатам,
руки в брюки, и представлять себе, как здесь жили когда-то, до того как их
засыпало горячей золой. И звуки тоже гулкие (потому что ковры убраны), как в
Помпеях...
Вдруг и в самом деле звонят.
Я не открываю...
Господин, который носит мою фамилию, в отъезде.
Я напрасно сижу в пальто и кепке, с незакуренной трубкой во рту; я не
могу представить себе, как здесь жили, это трудней, чем в Помпеях, хотя ее
синий халатик еще висит в ванной... может быть, и лучше, что у меня нет
спичек; достаточно того, что я представляю себе: как мужчина, который здесь
жил, зажигает спичку, как он держит ее в горсти, давая огоньку разгореться,
чтобы можно было поднести его к занавеске, первую, вторую, третью, и
четвертую, и пятую, занавеска не загорается, пламени никакого, только тлеет,