"Вадим Григорьевич Фролов. В двух шагах от войны (Повесть) " - читать интересную книгу автора

А порт здесь, можно сказать, повсюду. Вот ведь Ленинградский порт,
наверно, куда больше, но там, в Ленинграде, его по-настоящему и не
чувствуешь: город огромный, а порт далеко, и хоть по Неве и бегают катера
и буксиришки, а иногда заходят и большие корабли, все равно Нева всегда
кажется... казалась до войны... какой-то торжественной, нарядной, как
декорация в театре. А здесь река не стиснута гранитными берегами, она
свободная. И по всем ее берегам, даже в самом городе, на целые километры
тянутся причалы, пирсы, пристани, склады.
Здесь и море чувствуется больше, чем в Ленинграде, - кажется, вот оно
уже за тем островком, это Белое, студеное, как его здесь называют, море. А
дальше к северу, совсем рукой подать не какой-нибудь, а сам Ледовитый
океан. И там - там тоже названия особенные. У меня прямо мурашки по спине
бегали первое время, как только я слышал эти названия: Баренцево море,
Шпицберген, Карские Ворота, Югорский Шар, Земля Франца-Иосифа, остров
Моржовец, Канин Нос и какие-то Гуляевские Кошки...
Часами я мог бы стоять на набережной, смотреть, как швартуются
корабли, как уходят в море рыбачьи сейнеры, как плавно идут по кругу
огромные стрелы высоченных портовых кранов. Но подолгу стоять мне было
нельзя - мама все-таки беспокоилась.
Я уходил на набережную чаще всего, когда мама посылала меня в
булочную за хлебом.
Здесь, в Архангельске, тоже было голодно, но все-таки и хлебный паек
побольше, и рыбку кое-какую дают, а иногда тюленину. После того, что мы в
Ленинграде ели, эта тюленина прямо деликатес, хоть и запах у нее - нос
затыкай. Мама не сразу привыкла к этому запаху и даже плакала от досады.
Отец сердился: "Скажи, пожалуйста, быстро же вы заелись. Питер позабыли?"
Тюленина тюлениной, а голодал Архангельск тоже крепко. Они тут все
здоровые, рослые, сильные ребята - наверно, поэтому им особенно трудно.
...Однажды я стоял, облокотившись на перила деревянной балюстрады, и
смотрел на реку.
Внизу у самой кромки воды на старой перевернутой лодке сидели двое
парней - один побольше, другой поменьше. Я к ним не особенно
присматривался, и, когда маленький свистнул и помахал мне рукой - дескать,
спускайся, - я удивился: в Архангельске я никого из ребят еще не знал.
Батя, правда, говорил, что народ здесь хороший - добрый и отзывчивый.
- Чего вам? - спросил я дружелюбно.
- Давай сюда! - крикнул парнишка. - Покажем чегой-то.
"Ладно, - думаю, - надо же наконец знакомиться". Перелез через перила
и по невысокому, но довольно крутому откосу спустился к реке.
- Привет, - сказал я. - Чего покажете?
Парни молчали и разглядывали меня с ног до головы. Я тоже на них
смотрел. Один здоровый, совсем белобрысый, с носом картошкой, толстогубый,
глаза маленькие, словно заплыли. Рубашка на нем грязная и залатанная,
ворот расстегнут, тельняшка тоже не очень-то чистая. На флотских клешах -
ремень с блестящей медной бляхой. Только пистолета за поясом не хватает и
повязки черной на глазу. Второй - ростом пониже меня, но крепкий такой.
Глаза веселые, хитрые. На голове выгоревшая пилотка солдатская, а из-под
нее черный чубчик.
- Садись, - добродушно сказал он.
Я хотел сесть, но посмотрел на днище лодки и раздумал: очень уж