"Невинные" - читать интересную книгу автора (Нэб Магдален)

Глава четвертая

Инспектор иногда все-таки брюзжал, хотя, разумеется, необязательно вслух. При этом неусыпный голос совести не уставал напоминать ему о благах, которыми его одарила судьба. А ведь на его-то работе всегда остается необозримый простор для изменений к худшему!.. Сидя в своем кабинете утром первого июня, он мысленно подводил своеобразный баланс.

По всеобщему мнению, двадцать девять градусов — это слишком жарко для первого июня. Каждый день его людям приходится, накрыв постели и вещи целлофаном, мыться у себя в комнатах из ведер. Рабочие с тачками носятся взад-вперед по приемной, вывозя мусор и привозя цемент и песок. Повсюду лежит толстый слой цементной пыли. Пыль проникла в кабинет инспектора и осела на каждой бумажке в каждом ящике. Некому заменять отбывшего в Неаполь Эспозито. Ни заметка в газете, ни объявление в местных новостях не дали никакой полезной информации в отношении его утопленницы. В списке без вести пропавших не обнаружилось никого, подходящего по возрасту. Ну и в довершение всего — после двух часов возни с пыльными бумагами он должен был принимать эту особу, как бишь ее?.. Он вытащил нужный документ и сдул с него пыль. Аннамария Гори. Точно.

Однако все могло быть и хуже: двадцать девять градусов — это слишком для начала июня, но ночами пока еще прохладно, и можно спать. Ребятам нелегко приходится без душа, но в июле или августе пришлось бы гораздо хуже. Более того, если бы ремонтники не развели тут пыль и грязь, то он был бы недоволен тем, что они еще не начали работу. А раз они начали, то скоро закончат. К тому же ему наконец-то удалось хоть ненадолго сбыть с рук Эспозито, и он сделал для него все что смог. Неплохо было бы позвонить ему на следующей неделе.

Тереза была очень обеспокоена.

— Я очень надеюсь, что он не станет увольняться! В нем есть что-то такое... Не знаю, как объяснить. То есть все твои мальчики очень милы и вежливы со мной, но Эспозито... у него всегда такой взгляд, как будто ему и правда не все равно, понимаешь, о чем я? Конечно, он красивый мальчик, но это не всё. Когда ты с ним говоришь, его лицо прямо так и светится...

«Я не собираюсь держать его в полиции только за красивую улыбку!»

— Инспектор? К вам посетительница.

— Хорошо. Путь войдет. — «Помни, что все могло быть и хуже! По крайней мере, эта стерва хоть явилась, и кто знает — может, тебе удастся выудить из нее что-нибудь полезное».

Нет, не удалось. Зато он узнал, что она делала в том саду. Мог бы и раньше догадаться, когда садовник упомянул, что она говорила про пруд с водяными гиацинтами.

— Жаль, что вы не сказали мне сразу. Я пытаюсь выяснить обстоятельства смерти этой женщины. Это серьезное дело.

— Но я тут ни при чем, верно?

Две стрелки на веках были сегодня ярко-синие. Трудно было отвести от них взгляд. Что это — простая небрежность или...

— Скажите, пожалуйста, синьора: вы носите очки?

— Нет. Мне прописали, но они меня уродуют.

— Понятно. А у вас близорукость или дальнозоркость?

— Я не помню. То или другое. Роберто говорит, что когда я буду обновлять права и проверять зрение, то мне лучше надеть линзы, потому что если меня остановят, когда я буду без очков, то у меня могут быть неприятности.

— Он совершенно прав.

— Ну и раз уж мы теперь знакомы, то могу я к вам обратиться, если что? Я бы носила линзы, но мне не улыбается совать их в глаза, и потом, их нужно промывать, а я бы их все время роняла или теряла. А вы бы разве нет? А он бы тогда злился.

— Чем занимается ваш муж, синьора?

— Он оптик. Понимаете, он станет ныть каждый раз, когда я потеряю линзы.

— А носить очки вам не нравится. Значит, вы подумали, что это собака — там, в воде?

— Я даже дотронулась до этого, представляете? Это было что-то отвратительное и вонючее, я не разглядела что, но я передала садовнику, чтобы он посмотрел. То есть я ведь могла что-нибудь там подхватить!

— Подпишите здесь, синьора, хорошо?

— А что это? А то Роберто говорит, что я не должна ничего подписывать не прочитав.

— Здесь говорится, что вы получили свою сумку и проверили ее содержимое.

Она подписала не читая. Провожая ее, он сказал:

— В следующий раз, синьора, отправляйтесь за цветами в питомник.

— Ну если бы я пошла туда, то, могу поспорить, вы никогда не нашли бы эту женщину. Так что вам надо меня благодарить. Они еще не зацвели, но Роберто уже жалуется, что каменная ванна, в которой они стоят на балконе, слишком тяжелая. Он думает, что наш балкон в любую минуту может упасть на голову соседке снизу, представляете? Да от нее все равно одни неприятности, вечно ворчит, что Миранда вывешивает белье. Да где это слыхано, чтоб пара капель воды кому-нибудь навредила? И если она не перестанет надоедать, то теперь, когда я вам помогла, я могу позвонить вам, да?

Когда она ушла, инспектор, решительно нахмурясь, уселся за стол. Его решение было таково: Аннамария Гори безоговорочно поступает в распоряжение Лоренцини. Как и Нарди. Сам он не станет с ними возиться! Они все тосканцы и должны отлично поладить.

Он взял список пропавших без вести, в котором помощник Маэстренжело предусмотрительно пометил звездочками фамилии пропавших в Тоскане. Как он и ожидал, все они не подходили по возрасту. Потерявшиеся или похищенные дети, или убежавшие из дому — часто вдвоем — несчастные подростки, вернувшиеся через три дня, когда кончились деньги. Удивительно много разочарованных мужчин среднего возраста, чья личность и мечты подверглись эрозии времени, уходили и не возвращались. Очень мало женщин той же возрастной группы. Молодые женщины лет двадцати пяти или около того бросали своих мужей, меняли работу. Они не обязательно скрывались, они могли просто переехать... если не были нелегальными иммигрантками. Несколько молодых иммигранток сбежали от сутенеров. Жаль, что не все. Если бы только у нее сохранилось лицо... и руки. Ее руки могли бы о многом рассказать Форли. Если бы только Форли...

Зазвонил телефон. Это был Форли.

— А я только о вас подумал!

— Вы подумали: «И почему он там не телится с этими кишками?»

— Ну...

— Простите. Знаете, какая у нас суета. То наркотики, то суицид, то постоперационные осложнения... В общем, я закончил с вашей клиенткой и готовлю отчет назавтра, но я посчитал, что кое о чем вам будет небезынтересно узнать быстрее. Она была беременна — десять недель. Может быть, это и послужило мотивом, я сейчас исследую ДНК зародыша. Также я начал исследовать ее зубные пломбы, но вам известно, какая это кропотливая работа, и все зависит от удачи. Еще одно: я оголил ей череп, потому что, на мой взгляд, его строение не соответствует европейскому типу. Монголоидный тип, я бы сказал. В наши дни стало возможным определить расу, что, наверное, будет вам в помощь. Я не могу выполнить этого здесь, но один мой коллега из Лондона сделает это по моей просьбе. Удивительный человек. Я отправлю ему образец прямо сейчас.

— Но... бюрократы...

— Нет, нет, нет! Никаких бюрократов. Небольшое совместное дружеское исследование. Вы не знаете, какой это человек! Однажды на строительной площадке нашли фрагменты костей черепа, так он каждую свободную минуту тратил на восстановление этого черепа, смоделировал лицо и сделал женщине прическу, какие носили в то время, когда, по его расчетам, она умерла. Поместил фотографию в газеты и на телевидение. И раскрыл убийство тридцатилетней давности. А с таким пустяком он разделается за завтраком, решая кроссворды. У него страсть к кроссвордам. Я позвоню ему сегодня вечером, нет — завтра вечером. Завтра у меня свободный вечер, а он, поверьте, когда начнет говорить о своей работе, то лучше быть совершенно свободным. У него язык как помело. Но человек он хороший. Очень хороший. Как-то раз я позвонил ему в отношении одного дела, не уверен, что вы помните...

Пятнадцать минут спустя инспектор повесил трубку и потер ухо. Ухо горело. Настроение, однако, у него поднялось, и, когда вошел Лоренцини, неся пластиковые мешки с уликами, он встретил помощника в отличном расположении духа.

— Что у вас там для меня?

— Ее одежда. Ее высушили и исследовали в лаборатории. Боюсь, ничего нового, в смысле веских улик, ведь она так долго мокла в воде, но все вещи куплены во Флоренции. Хорошего качества и известных марок. Мраморная рыбка ничего не дала — вода смыла следы. Ее все равно отправят к Форли, чтобы сопоставить с формой раны. Это все. Что там в списке пропавших?

— Пусто. Есть кто-нибудь в приемной?

— Пожилая пара. Англичане. У них либо украли, либо они где-то оставили — что более вероятно — сумку. В сумке лежали паспорта, так что консульство отправило их сюда с заявлением.

— Англичане...

— Я ими займусь.

— Мне нужно спокойно рассмотреть эти вещи.

Когда Лоренцини, выходя, приоткрыл дверь, в приемной инспектор мельком увидел тачку, которую толкал волосатый коротышка в шляпе, сдвинутой на затылок, и с сигаретой во рту. Растерянные супруги-англичане жались друг к другу, стоя на листе гофрированного картона. Дверь закрылась.

Он уже четыре или пять раз просил строителей не курить в приемной. Каждый раз они отвечали: «Вы не волнуйтесь, инспектор. Нам ваша приемная ни к чему. Мы на улице покурим, возле грузовика, ладно?» И сорок раз на дню они проходили через приемную, таща за собой шлейф дыма. Самый молодой из них иногда спохватывался и останавливался, чтобы втоптать свою сигарету в кафельный пол.

Все могло быть и хуже. Он уже видел ящики с кафельной плиткой. Они уже скоро заканчивают...

Сев за стол, инспектор вынул все вещи утопленницы из мешков и разложил их перед собой.

Белье: белый натуральный хлопок, из универмага на площади Республики. Синий льняной свитер с ярлыком большого дорогого модного магазина возле собора, синие джинсы-стретч, ярлык срезан, однотонная белая рубашка, без ярлыка, но с маленькой буковкой V, вышитой на кармане. Несомненно, Valentino. Простое ожерелье из коралловых бусин. Ремень, светлый, натуральной кожи, узкий, красивая пряжка, клейменная именем изготовителя. Такой ярлык уже не срежешь.

Инспектор уставился на клеймо, не зная, радоваться ему или нет. Клеймо как клеймо, ничего особенного. Женщину нашли в этом квартале, где жили только три мастера, изготавливающих кожаные вещи такого качества. Он был доволен появлением хотя бы одного достоверного факта, но было бы еще лучше, если бы мастером был другой, один из двух других. Но им оказался Перуцци, самый зловредный обувщик в городе. Оставалось надеяться, что он будет в хорошем настроении. Хотя все равно, наверное, она ему не запомнилась. Если только не была постоянной покупательницей. К сожалению, на единственной туфле — ни клейма, ни имени мастера, а ведь туфли, похоже, сшиты на заказ. Кроме того, туфля была какая-то необычная. Низкий ботинок с острым носом, на низком каблуке и со шнуровкой. Он помнил, что такие носила его бабушка, хотя у нее были черные, а эти светлой натуральной кожи в тон ремня. Что интересно, в одном месте с левой стороны кожа была не такая гладкая и светлая, как везде, а темнее и шершавее, будто из другого куска. Наверное, это все от воды, хотя в точности определить невозможно. Ну что ж, Перуцци, может быть, соизволит помочь, а если нет — инспектор хотя бы проведет остаток дня вдали от шума и пыли. Он собрал одежду и вызвал машину.

— Простите за неудобство. Осторожно, здесь... — Три пронзительно ревущие электродрели заглушили слова предостережения, и инспектор покорно поплелся вслед за директрисой в облаке пыли, переступая через спутанные кабели, в маленькую комнату в глубине магазина. На полу лежал гофрированный картон, а шкафы и груды коробок были закрыты полиэтиленовой пленкой.

— Планируется, что они закончат к началу недели мужской моды, но мне уже что-то не верится. Вы представить себе не можете, как трудно работать среди всего этого шума и беспорядка... Разрешите мне закрыть дверь, чтобы мы могли сами себя слышать. — Оглядевшись, она стала убирать куски пленки. — Я даже не предлагаю вам сесть, если только...

— Не беспокойтесь, я постою. Я просто хочу, чтобы вы взглянули на этот свитер. Вы, возможно, слышали в теленовостях или читали в газете, что мы пытаемся установить личность одной утонувшей женщины.

— Простите. Я никогда не читаю криминальную хронику.

— Это неважно. Вы только взгляните, это ведь ваш ярлык? То есть — он настоящий? Сейчас так много подделок.

— Нет, это наш. И потом, я узнаю эту модель свитера. Хотя она из прошлогодней коллекции.

— И вы, наверное, продали сотни таких свитеров?

— Нет, не сотни. Льняная вещь столь сложной вязки стоит очень дорого. Дороже пятисот евро. Но если даже и так, у меня тут работают пять продавщиц, и при таком количестве туристов мы не можем запомнить всех наших покупателей.

— Конечно нет. А не сохранилось ли каких-нибудь данных в ваших счетах за прошлый год? Если свитеров продали совсем немного, а она расплатилась, скажем, кредитной картой?

— Я полагаю, что это возможно... — Очень милая женщина, примерно ровесница инспектора, с просто причесанными светлыми с проседью волосами, скромно одетая, она, как чувствовалось, охотно помогла бы, если бы могла. — Но тут такой хаос, а нужно принимать зимнюю коллекцию, да еще показ на носу, а потом сразу летние распродажи, так что у меня совсем нет времени. Правда нет. — Она хмуро развела руки в стороны, показывая, какой вокруг беспорядок. У нее на лице почти не было макияжа, и он заметил темные круги под глазами.

— А что, если я пришлю к вам своего человека, и...

— Нет! Этого мне только не хватало! Простите, но не могли бы вы подождать, пока закончится ремонт? Всего день-два.

Ну как было ей не посочувствовать? Он вручил ей свою визитку, а она дала ему свою. Пробираясь обратно среди шума и грязи, он желал равно ей и себе, чтобы ремонт и в самом деле закончился через несколько дней. Она бы помогла, если бы смогла, он это чувствовал. Кроме того, он узнал одну вещь: больше пятисот евро, заплаченные за повседневный свитер, который носят с джинсами, означали, что у утонувшей молодой дамы водились деньги. В машине он дал указания своему карабинеру-водителю, внутренне собираясь перед беседой со злонравным обувщиком.

— Там нет проезда для машин, — напомнил ему водитель. — Мне все равно ехать?

— Да.

Он пытался припомнить хоть один случай, когда обувщик был бы спокоен и весел, но вспоминалась только история с машиной Перуцци, подожженной пироманом. Оказалось, что он зря волновался: в мастерской находился лишь подмастерье, работавший за верстаком, стоя спиной к двери.

— Доброе утро.

Молодой человек вырезал кусок кожи на мраморной плите при помощи кривого ножа, похожего на скальпель. Сначала он довел разрез до конца, аккуратно отложил нож и только потом с улыбкой обернулся.

— Идите магазин, пожалуста. — Он вытянул руку, указывая направление. — Борго Сан-Джакопо.

Да, это был далеко не Перуцци. Более того, подмастерье явно был японцем, а это означало, что с ним будет не так-то просто объясниться. С другой стороны, он был спокоен и приветлив.

— Перуцци в магазине?

— Перуцци нет. Сегодня больница.

— Понятно. Мне нужно с ним поговорить. Завтра он будет здесь?

— Да. Сегодня больница.

— А вы его ученик? Как давно вы здесь работаете? Год? Месяц? Сколько?

— Да. Десять месяц.

Стоит ли расспрашивать его о туфле? Попробовать можно: в любом случае, он знает о ней больше инспектора. Открыв мешок, он вынул туфлю.

— Вы можете рассказать мне что-нибудь об этой туфле? Ну хоть что-нибудь?

Улыбка исчезла.

— Вы узнаете ее? Ее изготовили здесь? Это работа Перуцци? Или подделка?

Он действовал против всех правил. Подсказывал, говорил, вместо того чтобы слушать и наблюдать. Это все из-за проблемы с языком. Но слова — это еще не все. Молодой человек забеспокоился. Он отшатнулся от туфли, которую ему протягивали, оглянулся и замер. Инспектор уселся на деревянную лакированную скамью и замолчал. Если долго держать паузу, то люди из чувства неловкости стремятся ее заполнить. Положив свою фуражку и очки на колени, он ждал. Он не смотрел на подмастерье, его взгляд бродил по помещению. Большое окно-витрина мастерской было почти скрыто от глаз льняной шторой на медном карнизе, лишь внизу отогнулся уголок, за которым виднелась маленькая площадь. Кое-кто из многолетних постоянных клиентов Перуцци предпочитал приходить сюда, а не в модный магазин на улице Борго Сан-Джакопо. Там случайных покупателей и туристов обслуживала терпеливая женщина, вдали от опасности столкнуться с Перуцци, чей пронзительный взгляд и хриплый голос флорентийца распугали бы всех покупателей подобно тому, как лиса распугивает цыплят. Молодой человек пока не вымолвил ни слова. И все-таки в воздухе не было напряжения, только тишина. Как тишина в пустой церкви. Отчего так? Точно, что не запах кожи создавал это впечатление. Может быть, свет... узкий луч солнца, проникавший в сумрак из-за шторы, да лампа на верстаке. Верхняя лампа не горела. Нет, не свет, тогда... скамья. Длинная, широкая скамья, на которой он сидел, могла попасть сюда из церкви, где простояла несколько столетий. Сколько людей сиживало на ней! Им скамья была обязана своей гладкостью в той же степени, что и лакировке. Ручки были резные.

Ни слова не проронил подмастерье. Впервые столкнувшись с человеком, умеющим не хуже него держать паузу, инспектор не знал, что ему делать. Повторить вопросы? Вы можете рассказать мне об этой туфле? Не прозвучит ли это нелепо? Он перевел взгляд на подмастерье, чтобы попытаться понять, что тот думает.

Юноша стоял в позе учтивого повиновения. Совершенно неподвижно, в холщовом фартуке до лодыжек, подчеркивающем его худобу, скрестив руки на груди, слегка наклонив голову и потупив глаза долу. Инспектор в недоумении отвел глаза и увидел в окно Лапо, который шел вдоль своей изгороди, неся на поднятых руках две тарелки.

Он встал:

— Я зайду завтра и поговорю об этом с Перуцци, — и сунул туфлю обратно в мешок.

Молодой человек улыбнулся и еще немного наклонил голову.

— Большое спасибо. До свидания.

Надев фуражку и очки, инспектор вышел. Водитель опустил стекло.

— Нет, поезжайте обратно. Мне нужно повидаться кое с кем из местных, а потом я пойду пешком. Здесь всего пара минут ходьбы. Сделайте одолжение, передайте моей жене, что я задержусь.

Машина медленно двинулась по узкой, переполненной пешеходами улице.

— Лапо!

— А, инспектор! Проходите и садитесь. Ну идите же! Сегодня вы не сможете отказаться. Сандра приготовила божественное блюдо — полло а-ла качиторе, его еще называют «цыпленок по-охотничьи». Садитесь сюда, где я смогу с вами разговаривать.

— Но вы заняты...

— Не беспокойтесь. Соня! Иди сюда, поздоровайся с инспектором.

Пухлая дочь Лапо, Соня, выглядела старше своих шестнадцати лет, но лицо у нее было чистое и цветущее. Она пожала его руку.

— Займись там, Соня, пока мы поболтаем с инспектором. И принеси Сантини еще хлеба к цыпленку.

Когда она ушла, он сказал:

— У меня тут не заведено, чтобы был «столик номер два» и «столик номер четыре». Я знаю своих клиентов, и у них у всех свои столики и свое время. — Эти слова Лапо дополнил злобным взглядом в сторону соперника за изгородью. — Как вам дочка моя, а? Сокровище она или не сокровище? По нынешним временам таких, как она, и не сыщешь. Нам с ней повезло.

— Это верно.

— Они все хотят в университет, неважно — есть мозги для учения или нету. А работать и пачкать ручки никто не хочет. И когда же будет этому конец? Выпейте со мной красного.

— Нет, нет... на пустой желудок...

— И то правда. Я не ел с самого утра. — Лапо остановил Соню, несшую тарелку с цыпленком в поблескивающем томатном соусе и корзинку хлеба. — Оставь этот хлеб для инспектора, чтобы он мог глотнуть со мной вина, пока он думает, что заказать, а Сантини отнеси еще. — Он махнул корзинкой молодому реставратору, сидевшему за дальним столиком. — Извини! Сейчас она тебе другую принесет.

Сантини в знак приветствия поднял свой бокал и улыбнулся.

Инспектор кивнул.

— Талантливый парень.

— Верно, — согласился Лапо. — Но он никогда не разбогатеет. Он неделями корпит над этими кухонными шкафами в цветочек, которые привозит с севера, а потом продает их за полцены. Он всегда говорит, что ему просто нравится его работа. И если ждать, пока купят вещь задорого, то негде будет хранить новые вещи и работать. Ваше здоровье, инспектор.

Солнце, плескавшееся в бокалах, отбросило на белую бумажную скатерть два танцующих пятна винного цвета. Хлеб был свежий и хрустящий, цыпленок — восхитительный...

— Так что вы делали у Перуцци? Он сегодня поехал в больницу снимать кардиограмму.

— Я слышал. Хотел расспросить его о туфле, которую мы нашли. Это туфля одной неизвестной особы, личность которой мы пытаемся установить. Я вам сейчас расскажу эту историю, если вы еще не читали в газетах.

— Только не я. Я интересуюсь исключительно политикой. И скажу вам, что эти выборы...

— Да. Я знаю, как для вас это важно, но я хотел спросить о Перуцци. — Не хватало еще, чтобы Лапо пустился в рассуждения о политике! — Там у него подмастерье...

— Иссино? Хороший парень. Сокровище. Кажется немного смешным сначала, пока к нему не привыкнешь, — знаете этих японцев.

— Осторожные они ребята.

— Да?

— Ко мне еще ни разу не обращался с заявлением японский турист, который бы потерял камеру или не заметил, как ему обчистили карманы. Был один случай поножовщины, когда банда цыганских малолеток напала на японского журналиста возле вокзала. Ударили его ножом в ногу. Мы то узнали про это только потом: он, раненый, сел в поезд и поехал в аэропорт, чтобы лететь в Японию. У него с собой была аптечка, и он сам перевязал рану, но в аэропорту потерял сознание. Один из наших ребят вытянул из него показания, но никакая сила не могла его удержать от полета.

— Трудно его в этом обвинить.

— Да я и не обвиняю! Я в том смысле, что мне с ними не доводилось встречаться, потому что они благоразумны и осторожны. И этот парень — как, вы говорите, его зовут?

— Иссино. Но это мы его так зовем, потому что его настоящее имя Иссайе или что-то в этом роде, для нас, итальянцев, непроизносимое. Не уверен, что я и сейчас-то его правильно выговорил.

— Иссино... мне показалось, что он... ну не знаю... он молчун.

— Иссино? Да вы что! Сантини! Инспектор спрашивает про нашего Иссино, говорит, что он молчун.

Сантини, отложив хлеб, который макал в соус, рассмеялся:

— Пусть он вам расскажет про святого Петра и проститутку, только заканчивать вам придется самому.

— Соня! Цыпленка инспектору и зеленый салат. Будете зеленый салат? Зеленый салат и еще четверть красного! Иссино учит итальянский и хочет научиться рассказывать анекдоты. Он считает, что анекдот — это вроде экзамена. Это надо видеть. Он сам через пень-колоду рассказывает анекдот почти до конца, а все подсказывают ему глаголы, а в конце, когда доходит до самого смешного, а он только это и знает наизусть, его плющит от смеха и он не может больше выговорить ни слова.

— Значит, он приходит сюда обедать? — Инспектор бросил взгляд через изгородь в сторону витрины, но ничего не разглядел за выставленной в ней обувью и опущенной позади льняной шторой.

— Раз в неделю. Но в другие дни он приходит выпить кофе, поболтать и, как он это называет, позаниматься итальянским. У него нет ни гроша. Надо думать, в другие дни он чем-то перекусывает у себя за верстаком.

— Перуцци не так уж много ему платит, да?

— Платит? Он ему не платит. Он его учит. Вот как с этим в наши дни, инспектор. Иностранцы приезжают сюда, чтобы учиться у наших мастеров, и платят им за это право. А возьми местного мальчишку лет пятнадцати, научи его всему, плати ему зарплату, плати налоги, а сделать он ничего не сделает еще несколько лет. Никто не может себе этого позволить. А все из-за неправильной политики, и если левые не образумятся и не поймут, какой от них вред...

— Этот ученик, — твердо перебил его инспектор, беря у Сони цыпленка и протягивая руку за хлебом, — должен иметь деньги, иначе как он вообще сюда попал? Он должен платить за жилье и тратить на еду хоть что-то, пусть и немного.

— Нет, все не так. Слушайте. Раньше он работал на обувной фабрике где-то под Токио, только не просите меня произнести название этого местечка. Он рассказывал, что каждый год у них на фабрике разыгрывают лотерею, и приз — поездка в Европу. Вам, наверное, встречались японцы, бедно одетые, выходящие от Гуччи с кучей сумок в руках? Это рабочие, которые делают покупки для друзей, которые не выиграли поездку. В Токио все это в десять раз дороже. Ну вот, так и Иссино приехал сюда в первый раз и решил, что он хочет вернуться, скопил денег — и вот он здесь. И он продержится до конца, будьте уверены, не то что Акико. Все мы удивились поступку Акико, но Перуцци был просто вне себя. Лучший подмастерье за всю его жизнь — и вот так взять и сбежать! Да вы, наверное, слышали об этом? Нет? Да ладно, дело не в этом. Так или иначе, а мастерство уходит из этой страны. Нашим внукам придется ездить в Японию за парой флорентийских туфель и в Китай за бутылкой кьянти... нет, нет, не подсаживайтесь к нам. У нас с инспектором серьезный разговор.

Это пришли печатник и упаковщик.

— Что сегодня на ужин?

— Полло а-ла качиторе.

Они сели за стол к Сантини и кликнули Соню.

— Простите, я на минуточку. — Четыре столика снаружи теперь были заняты, и посетителей внутри прибывало, поскольку все мастерские уже закрылись. — Мне нужно отпустить Соню. Пусть эти два места занимают, а мое придержите. Я вернусь, и мы продолжим разговор. Мне всегда приятно с вами поговорить. А теперь доедайте.

Инспектор подумал, что Лапо с любым приятно поговорить, и подивился терпению его работящей жены и дочери. Но день был жаркий и погожий, компания веселая, а цыпленок поистине бесподобный. И он принялся за еду, думая о тихом японском мальчике в длинном фартуке, пытаясь сопоставить собственное впечатление с рассказом Лапо. Пока его челюсти жевали цыпленка, в голове он заново прокручивал их встречу. Юноша не поддался на попытку спровоцировать его молчанием. Что с того? Быть может, это просто проявление хороших манер, свойственных другой культуре. Нет, инспектора другое насторожило: то, с какой боязнью он взглянул на туфлю, затем оглянулся. У него нет денег. Он каждый день ест, не отходя от верстака. Перуцци ему не платит.

Он поймал Лапо, проходившего мимо с грязными тарелками.

— Этот подмастерье... только между нами — он живет в комнате за мастерской, так?

Лапо пожал плечами и молча поднял брови.

— Хорошо. Подойдите сюда, когда выдастся свободная минутка. Мне нужно еще кое-что у вас спросить.

Пока Лапо не было, он подобрал хлебом все до последней капли соуса. И правда, нужно взять сюда Терезу и мальчиков. У Джованни скоро день рождения...

— Вы правы, инспектор. Что еще мне вам рассказать? А у Иссино не будет от этого неприятностей?

— Потому что он там живет? Нет, нет... Это у Перуцци будут неприятности, если что.

— Но вы же знаете, что Перуцци нельзя волноваться...

— Знаю. Не тревожьтесь о нем. Лучше расскажите-ка о том втором подмастерье, который сбежал. Вы не в курсе, у Иссино есть девушка?

— У Иссино? Нет. Они, бывало, ходили куда-нибудь с Акико — они были хорошими друзьями, — но я никогда не видел его с подруяской.

— А этот Акико. Была у него девушка?

— У Акико? Да вы что — не знаете Акико? Разве вы не видели ее? Красивее японки я в жизни не встречал. Как куколка! Удивительно, что вас с ней не познакомили. Свежая, что твой бутон, но недотрога. Перуцци, должно быть, из ревности не хотел ее вам представлять. — Лапо подмигнул. — Да я и сам такой. Перуцци всегда говорил...

Инспектор перебил его:

— Я подожду, пока вы освободитесь, а затем мы поговорим серьезно. Больше никому ни слова.

— А что случилось? Я же не обидел вас, верно? Я только пошутил, что он ревнует. Я ничего такого не имел в виду. Что-то не так, да? Надеюсь, вы не собираетесь мне сообщить, что с Акико что-то стряслось?

— Пока не знаю.

— Я вернусь. — Забрав тарелку инспектора, Лапо ушел заниматься своими делами.

Инспектор вынул телефон и набрал номер Форли. Будучи уверенным, что Форли сейчас ужинает на террасе большого ресторана на холме за больничным комплексом, он не боялся помешать ему.

— Что? А! Вы что-то нашли. Да, конечно, к монголоидному типу относятся и японцы. Я жду известий из Лондона через день-два. И учитывая состояние тела, вряд ли возможно будет опознать ее, есть у нее имя или нет, так что эти результаты нам понадобятся все равно. Держите меня в курсе!

Лапо все не возвращался. Под стук тарелок и шумные разговоры, звучавшие словно бы фоном к его мыслям, он прокручивал в голове фрагменты картины. Двое молодых людей с другого конца света, упорно овладевающие ремеслом. Тощий юноша в длинном фартуке и девушка, красивая, как кукла. Недотрога. Он пока многого не знает, но он узнает. Пусть это японская девушка с другого конца света, но она погибла здесь, на его территории, в его квартале. Он узнает все.