"Франц Фюман. Бумажная книга Пабло" - читать интересную книгу автора

которое только и знает, что печется о благе народа, каждый месяц бесплатно
выдает кусок мыла-эрзаца. Дескать, ну как тут не испытывать чувства
благодарности. Гости кивают, изумляются, восхищенно охают, добавляя затем,
как обычно: "Значит, погоди-ка, тысяча четыреста пятьдесят восемь лет тому
назад... Невероятно!" - и снова кивают.
И вот в руки Пабло попадает бумажная книга первой категории, одна из
тех, тридцати и одной, оставшихся у своих владельцев. Не вдаваясь в
подробности, здесь, очевидно, достаточно только упомянуть, что как-то раз
по заданию камрада начальника столичного контрольного отряда Пабло
пришлось заниматься изобретениями. И весьма благоволившая ему подруга
начальника одолжила, раздобыв у своих знакомых, эту самую бумажную книгу.
Важно, однако, заметить, что книги из бумаги принципиальным образом
отличались от своих записей на микрофильмах и читальных пластинках,
укоренившихся в обиходе в промежуток между первой и второй атомной войной.
[Не говорю уже о так называемых "концентратах содержания" для запоминающих
устройств по культзнаниям, которые, например, а Унитерре выглядели так:
"Макбет"; трагедия в пяти актах У.Шекспира (1564-1616), написана белым
пятистопным ямбом; тема - изгнание несправедливого тирана народным
ополчением". А в Либротерре подобный концентрат выглядел так: "Макбет",
пятиактовик Шекспира Уильяма (1564-1616); характеризуется гаммовой
структурой трагиконфликтного столкновения трех неразрешенных Эдиповых
комплексов в рамках архаикофеодального социомикростроя". - Прим. автора.]
В таком виде удалось сохранить тексты многих произведений мировой
литературы, начиная с эпоса о Гильгамеше, Данте, Беккета и кончая Смитом,
и Шмидом. А одним из свойств бумажной книги, повторяем, являлась годность
к употреблению без механических приспособлений, или, проще говоря, когда
Пабло взял бумажную книгу в руки, он понял, что это такое.
Оказывается, до нее можно было дотронуться, ощутить физически! Он
погладил податливый серо-голубой переплет, и у него закружилась голова.
Книга покоилась на ладонях словно живое существо, он попытался приоткрыть
ее, и она раскрылась; рука чувствовала сопротивление и покорность, линия
шрифта складывалась в блоки, пока не раскрывшие своей сути, хотя уже
вполне различимые. Страницы изгибались вроде холмов с тенистой долиной
посредине. И пальцы Пабло, скользившие по рядам знаков, тоже отбрасывали
тени. Он различал очертания букв, источавших запах мглистой дали, шелест
струящихся страниц, родника неизбывно льющегося времени. Он пока не читал,
а только рассматривал книгу, впитывая ее в себя всеми органами чувств. Вне
машины ни микрофильмы, ни пластинки с текстами не были вещью, которая
поддается восприятию, раскрывая себя: микрофильм представлял собой
малюсенькую трубочку, которую руке невозможно было отличить от пачки со
слабительным или с таблетками для аборта. Читальные пластинки были в
лучшем случае, да и то в устаревших формах, кусочком пластмассы размером с
ноготь. Чаще всего их сразу встраивали в машину: стоило нажать на клавишу
вызова, и возникал шрифт - стандартное изображение из растровых точек,
пригодное для передачи любой информации, неосязаемое и беззвучное, без
запаха и без вкуса, никоим образом не соотносимое с естественными
пропорциями органа человеческих чувств, а тем более глаза. Точно так же
нажатием на клавишу любого другого компьютера включается стиральная или
селективная машина, калькулятор или будильник, поисковый прибор,
помогающий отыскивать свой жилотсек.