"Франц Фюман. Еврейский автомобиль" - читать интересную книгу автора

внезапно оборвался. Я закрыл глаза. Стояла мертвая тишина, и тут зазвучал
смех, остренький, хихикающий девчоночий смех, пронзительный, как треск
кузнечиков, и волна хохота прокатилась по классу и вынесла меня вон. Я
бросился из класса, кинулся в уборную и запер за собою дверь, слезы
хлынули у меня из глаз, некоторое время я стоял, оглушенный едким запахом
хлорки (в голове ни единой мысли), и смотрел на стену в черных вонючих
потеках, и вдруг мне стало ясно: во всем виноваты они! Во всем виноваты
они, они, и только они. Они делают все плохое, что есть на свете, они
разоряют моего отца, они устроили кризис, они вытягивают деньги у честных
людей своими подлыми штуками.
И со мной они выкинули одну из своих подлых штук, чтобы опозорить меня
перед всем классом. Они виноваты во всем, они, и никто другой, только они.
Я заскрипел зубами. Они виноваты! Плача, я выговаривал: "Евреи". Я сжал
кулаки, прижал их к глазам и стоял в черной, воняющей хлоркой мальчишеской
уборной и выкрикивал их имя: "Евреи!" - кричал я, и снова: "Евреи!" Одно
слово чего стоило: "Евреи! Евреи!", и я стоял, и ревел в кабинке уборной,
и кричал, а потом меня вырвало. Евреи. Они Виноваты. Евреи.
Меня вырвало, я сжал кулаки. Евреи. Евреи. Евреи.
Во всем виноваты они. Я ненавидел их.


Молитва святому Михаилу

12 февраля 1934 года, восстание рабочих в Вене

Года через два я прочно позабыл эту историю. Я успел уже окончить пять
классов народной школы в моем родном городке, мне было десять лет, и я был
новоиспеченным воспитанником иезуитского интерната в Кальксбурге близ Вены
- кадровой школы среднеи южноевропейского католицизма. Двери Кальксбурга
не легко отворялись перед детьми буржуазного сословия: мне их открыла
помощь старого покровителя моего отца графа X..бывшего питомца Кальксбурга.
В середине сентября 1934 года мы с отцом приехали туда на поезде. Я с
трепетом переступил порог огромного здания конвикта, похожего на белый
город без улиц, и остановился в освещенном высокими окнами коридоре,
длиной, пожалуй, с километр. Где-то в дальнем его конце неслышными шагами
расхаживали черные монахи. Коридор показался мне в тысячу раз длиннее
нашего школьного, а ведь и тот был таким длинным, что я всегда чувствовал
себя в нем затерянным.
Здешний коридор был высок, как неф собора, его стены обшиты коричневой
деревянной панелью в рост человека, в простенках между дверьми и окнами
висели изображения святых и картины сражений.
В коридоре было очень тихо, бесшумно, как на резиновых шинах, скользили
по полу монахи. Мы вошли оробев, каждый шаг наш раскатывался грохотом, а
ведь мы шли на цыпочках. Дверь, обитая кожей, открылась, и вышел монах,
отец приблизился к нему с глубоким поклоном, монах ответил легким кивком,
они пошептались, монах в черной рясе,, худой и согбенный, взял меня за
руку и повел вверх по лестнице. Я очутился в высоком зале, который был
похож на классную комнату, только окна были гораздо выше и доска гораздо
больше, а парты гораздо приземистее, чем в моей старой школе, и в этом
классе, большом, как зал, стоял высокий светловолосый монах, в толстых