"Нина Габриэлян. Хозяин Травы" - читать интересную книгу автора

не любил их. Он любил только ласкать, а не любить. Колокол в этом поселке
звонил редко, и никто не знал, где этот колокол и когда будет звонить. И я
пойду на зов колокола. В какой-то неизвестный час. Потому что если в
известный, то ничего не получится. Хоть всю землю обойдешь, все равно не
сдвинешься с места".
Входная дверь хлопнула. В комнату ввалилась соседка Татьяна:
- Пал Сергеич, ты тараканов морить будешь?
- Тараканов? Но у меня нет тараканов.
- Нету? Значит, будут, - обещает она. - Ой, это чегой-то у тебя по
стенкам развешано? Ну и страхуилы! А чего это-то твоя выскочила как
ошпаренная? Даже дверь не закрыла. Вот я и думаю, дай-ка загляну. Кстати, ты
ее уже прописал? А то участковый интересуется.
- С вашей подачи интересуется?
- А хотя бы и с моей. Без прописки не положено. А раз не родственница,
так и не пропишут. Аль ты жениться на ней надумал?
- Да вам-то какое дело? Может, и надумал.
- Ну-ну. Чего ж не жениться? Красавица хоть куда. Ой, тесто убежит.
И входная дверь снова хлопает.
Полина вернулась поздно. Она смотрела на меня затравленным взглядом, но
сквозь эту затравленность пробивался некий вызов и какая-то тупая ирония.
Мне, изучившему ее лицо до малейших нежных прыщиков, это ее выражение было
не очень понятно.
- Где ты была? - спросил я. Может быть, резче, чем было надо.
-У Аркадия Ефимовича. Он зовет меня переехать к ним, - выпалила она и
жадно вгляделась в мое лицо.
- Переехать? Почему бы не переехать.
Я почувствовал неприязнь к ней. Она вдруг сделалась мне гадка и
непонятна. Я перевел взгляд на ее руки. Они вели себя странно: то елозили
друг по другу, то замирали где-то на уровне живота и снова затевали свою
неприятную возню. Мне захотелось уйти. И вдруг я перехватил ее взгляд. В нем
не было уже ни иронии, ни вызова, одна лишь жалкая растерянность. Губы ее
дрогнули, искривились - и, звучно всхлипнув, она бросилась ко мне... Я
гладил ее вздрагивающие плечи, целовал детский лоб... Никогда в жизни не
доводилось мне испытать такого наслаждения. Ни одна взрослая женщина не
могла мне его дать. В постели с ними я всегда чувствовал себя как на
выставке достижений народного хозяйства. "Ну-ка, ну-ка, - как бы говорил мне
их взгляд, - посмотрим, на что ты способен". И у меня оставалось такое
ощущение, будто не я обладал ими, а они - мной.
Но эта девочка, этот испуганный взгляд, эти слабые покорные руки,
льнущие к моим плечам, эти стиснутые коленки, я мягко раздвигал их - "не
бойся, не бойся, я постараюсь, чтобы не больно", это растерянное "ой,
мамочки", когда я наконец-то вошел в нее!
После свадьбы у нас началась вакханалия покупок. Мы приобрели
соковыжималку, миксер, утюг какой-то особой конструкции. Зачем-то купили
немецкие чашки. У меня были китайские, но она с таким жаром убеждала меня в
превосходстве немецкого фарфора над китайским и так умоляюще смотрела на
меня, что отказать ей было просто невозможно. Впрочем, деньги у меня были, я
только что перевел безразмерный эпос одного маленького южного народа, и
гонорар за него превзошел все мои ожидания. Так что я мог позволить себе
быть щедрым и покупал почти все, что ей нравилось. А ей нравилось многое.