"Нина Габриэлян. Хозяин Травы" - читать интересную книгу автора

Я уже предвкушал удовольствие от совместной работы, как она будет
показывать мне первые робкие наброски, а я буду делать замечания, как вдруг
натолкнулся на сопротивление. Это было невероятно, но в ответ на мое "ну,
давай посмотрим, что там у тебя получается" она, вместо того чтобы, как
обычно, протянуть мне листок с начатым переводом, вдруг испуганно вздрогнула
и прикрыла листок книжкой. Это была нелепая сцена: я тянул листок к себе,
она крепко прижимала его книжкой к столу. "Да что с тобой?" Я все еще думал,
что это шутка. Но это была не шутка. Лицо ее дернулось, и на нем
установилось выражение, какого я давно у нее не видел, выражение тупого
упрямства.
- Я сама, - сказала она.
-Что - сама?
- Сама хочу переводить!
Я был потрясен - мою помощь отвергали, в моих советах не нуждались. И
главное - это идиотское выражение лица. Все же у меня хватило ума не
настаивать.
- Очень хорошо, - сказал я, - я давно этого ждал, малышка взрослеет.
Она просияла:
- Ты не обиделся? Правда не обиделся? Понимаешь, я должна сама...
- Ну что ты, какие обиды! Работай, малыш, работай.

Я отечески погладил ее по голове и удалился на кухню. Сама!
Ночью в постели она свернулась калачиком, закинула одну ногу мне на
бедро, а головой уткнулась мне в подмышку. Это была ее излюбленная поза, я
всегда подшучивал над тем, как хорошо она вся вписывается в меня. Я медленно
провел рукой по ее бедру, прихватывая пальцами край коротенькой ночной
рубашки, заворачивая ее кверху. "Ну, как там твой перевод?" - осведомился я
и тотчас почувствовал, как насторожилось ее тело. "Нормально", - ответила
она. - "Не хочешь мне показать?" - "Потом". - "Когда потом?" - "После
конкурса". - "После конкурса?" Лицо ее напряглось, и я вновь увидел на нем
выражение тупого упрямства. "Поцелуй меня", - сказало это тупое лицо. Я
поцеловал. Потом еще и еще. Но, увы, тело мое оставалось безучастным. Я
целовал ее и в ужасе чувствовал, что бессилен. "Ничего, ничего, не
расстраивайся, это бывает", - шептала она. Уничтоженный, я сполз с нее.
Тупое лицо смотрело на меня, и завитушки вокруг него топорщились, рыжие,
неприятно мягкие. "Поцелуй меня, - шептало это тупое лицо, - поцелуй,
поцелуй", и лампа горела, красный торшер, и освещала это рыжее, наглое лицо.
Но я не хотел его целовать, я хотел, чтобы оно перестало быть таким тупым,
отторгающим меня. И я ударил его локтем. Оно отпрянуло, оно не поняло, что я
нарочно, я так ударил, будто случайно задел, но оно все равно испугалось и
стало меня отталкивать. Две руки выросли у него по бокам, и они отталкивали
меня, эти слабые отростки - руки, и тогда немощная часть моего тела вдруг
ожила - и я ворвался в нее. Я втискивал ее в тахту, расплющивал, сокрушал -
никакой дистанции, никакой! И во сне я гнался за ней по извилистым
коридорам, а она с тихим смехом ускользала от меня, пряталась за какими-то
пыльными трюмо, и я успевал разглядеть только ее рыжий затылок. "Стой, -
кричал я, - стой!" И вдруг понял, что не сплю. Постель была пуста. Я надел
тапочки и стал красться на кухню.
Она сидела за кухонным столом, держа перед глазами что-то белое, и