"А.Гайдар. Р.В.С." - читать интересную книгу автора

чтобы не было никакой задержки ни ему, ни матери, ни Топу до самого города
Петрограда.
А Жиган среди бойцов чертом ходил и песни такие заворачивал, что только
- ну! И хохотали над ним красноармейцы и тоже дивились на его глотку.
- Жиган! А ты теперь куда?
Остановился на минуту Жиган, как будто легкая тень пробежала по его
маленькому лицу; потом головой тряхнул отчаянно:
- Я, брат, фьи-ить! Даешь по станциям, по эшелонам. Я сейчас новую
песню у них перенял:

Ночь прошла в полевом лазарети;
День весенний и яркий настал.
И при солнечном, теплом рассве-ти
Маладой командир умирал...

Хоро-ошая песня! Я спел - гляжу: у старой Горпины слезы катятся. "Чего
ты, говорю, бабка?" - "Та умирал же!" - "Э, бабка, дак ведь это в песне". -
"А когда б только в песне, - говорит. - А сколько ж и взаправду". Вот в
эшелонах только, - добавил он, запнувшись немного, - некоторые из товарищей
не доверяют. "Катись, говорят, колбасой. Может, ты шантрапа или шарлыган.
Украдешь чего-либо". Вот кабы и мне бумагу!
- А давайте напишем ему в самом деле, - предложил кто-то.
- Напишем, напишем.
И написали ему, что "есть он, Жиган, - не шантрапа и не шарлыган, а
элемент, на факте доказавший свою революционность", а потому "оказывать ему,
Жигану, содeйcтвие в пении советских песен по всем станциям, поездам и
эшелонам".
И много ребят подписалось под той бумагой - целые пол-листа да еще на
обратной. Даже рябой Пантюшкин, тот, который еще только на прошлой неделе
писать научился, вычертил всю фамилию до буквы.
А потом понесли к комиссару, чтобы дал печать. Прочитал комиссар.
- Нельзя, - говорит, - на такую бумагу полковую.
- Как же нельзя? Что, от ней убудет, что ли? Приложите, пожалуйста. Что
же, даром, что ли, старался малый?
Улыбнулся комиссар:
- Этот самый, с Сергеевым?
- Он, язви его шельма.
- Ну уж в виде исключения... - И тиснул по бумаге. Сразу же на ней
"РСФСР", серп и молот - документ.

И такой это вечер был, что его долго помнили поселяне. Уж чего там
говорить, что звезды, как начищенные кирпичом, блестели! Или как ветер
густым настоем отцветающей гречихи пропитал все. А на улицах что делалось!
Высыпали как есть все за ворота. Смеялись красноармейцы задорно, визжали
девчата звонко. А лекпом Придорожный, усевшись на митинговых бревнах перед
обступившей его кучкой, наигрывал на двухрядке.
Ночь спускалась тихо-тихо; зажглись огоньками разбросанные домики. Ушли
старики, ребятишки. Но долго еще по залитым лунным светом уличкам смеялась
молодежь. И долго еще наигрывала искусно лекпомова гармоника и спорили с ней
переливчатыми посвистами соловьи из соседней прохладной рощи.