"Вера Галактионова. Тятька пошутил" - читать интересную книгу автора

Самойловых, тогда баушка Оляга помирала. И принесла ей эта сама Наталья
блюдо капусты из погреба. "На-ка, - говорит. - Поешь-ка, - говорит, -
кислого!" И нет бы Ташке-то, Олягиной дочери, либо капусту не брать - ведь
знают весь век, что колдунищи! - либо взять, да наотмашь в огород с левой
руки закинуть, да Богородицу три раза прочитать. Нет. Ну, Оляга-то и поела.
И вот в ночь - что ты будешь делать! - начала Оляга по-собачьи лаять. Все
вокруг Оляги бегают:
- Мамань-мамань! Да ты что? Господь с тобой. Уймись. Это ты что теперь
как лаишь? Мамынька, не лай!..
А она - пуще заходится, и вот ведь как лаит - на весь дом!
И уж как ей отходить, чего-то вдоль горницы ка-а-ак пролетит! И - в
печную трубу. Заслонка-то - звяк-бряк! - грохнулась. А в трубе-то и
завыло!.. Ой. Ой, У них у всех волосы дыбом.
Потом уж Ташка с перепугу маненьких бумажоночков нарвала, на каждой аминь
написала да во все щелки посовала. И под окошки, и под стол, под стулья, и
под дверь, и в подпол подоткнула. Всю избу как есть зааминила. Это чтобы
Оляга потом из бору, с могилков, в дом ба не летала мертва. Порчена, знашь,
умерла...
А Наталья и потом к Самойловым нет-нет, да и зявится. Щас дело приищет -
идет. Таз ей дай - белильну кисть дай. Ничего ей не дают - "у нас у самих
нету!" - все равно идет. Ташка-то думала "ну - и не отважу!"
Ташку маненько сгодя стары люди, правда, научили. Подсказали ножницы
растопырить. Растопырить - и в растопырку в невидно место стоймя спрятать.
Или ухват окыл печки наоборот поставить, рогами вверх. Колдунищи от этого
как опутаны становются: тут же чуют. Или в дом не взойдут, а если взошли, то
уж не выйдут, покуда ножницы, ухват ли, не опустишь. И вот как просить
будут, рожки-то вниз убрать - прям на коленках ползать станут, в ногах все
изваляются. А вот если рано почуяли да в дом еще не взошли - эх и ругаться
начинают! Так и кидыются с кулаками, что их бесом - рогами, значит, -
дразнют. А сделать-то ничего и не могут: злость есть - а силы тогда у них
нету. Ну только вот эдак вот Самойловы Наталью и отвадили...
Рядом с нашими могилками Олягу-то ведь похоронили. На хорошем месте, на
бугорке, на солнышке. Вот всё же лучше нашего кладбища - нету. И в бору, и в
сосенках, и место сухое, с песочком. Весной-то как птички поют!.. Не зря
которы под старость, где ни живут, а помирать суды едут... Вон Маня
сахалинска уж пять разов приезжала. Думат, время подошло, тычьма оттудова
летит, с полгода поживет - нет! рано приехала! - глядишь, опять на Сахалин
закатилась. Больно боится, кабы ее в Сахалине не зарыли. Никак не хочет.
И вот, Ташка-то говорит, ни разу Оляга из бору не прилетала. Бог все же
миловал. А это ведь не сам покойник прилетат, а бес. Покойником обернется и
прилетит... А что, быват и летают!
А быват, и нету ничего - узоруют узорники. Вот жила раньше на Зайке
Катенька-дурочка. Ну, не дурочка, а маненько глупа. Зато уж сестра ее была
такая умна-разумна, такая самостоятельна, что и замуж ни за кого не шла.
Катенька-то сестру всё няней звала. Они, как отца похоронили, всё вдвоем и
жили, две сестры. Уж она Катеньку не бросала. Не убижала. Ну и тоже умерла.
Осталась Катенька в избёнке одна. И вот парнищи - какея ведь есть хулиганы!
Разбойной жизни! Витька-та Игнатьев - он любой голос мог подобрать - и не
утличишь. Много озоровал. Сроду, знашь, негоднай был, орясина вот какой - до
потолка, и голова у нёво роботола только ба как где схулиганить. И вот уж