"Север Гансовский. Пробужденье (Журнал "Химия и жизнь", 1969, NN 11-12)" - читать интересную книгу автора

смотрел на экран. В стекле передвигались безликие фигурки, бегало светлое
пятнышко. Раздавался монотонный голос комментатора: "Парамонов...
Петров... Пас к Маркарову... Опять Парамонов... Петров..."
И это был конец.
Услышав дыхание за спиной, Федя поднял на супругу унылый взгляд, не
здороваясь, сказал:
- Ты... это... Убери там.
Шура сразу все поняла, шагнула назад, тихонько переоделась у шкафа...
Зазвенела химическая посуда, ссыпаемая в ведро. Листок с формулой привлек
внимание Шуры, она заглянула с ним к мужу.
- Тоже выбросить?
Пряничков не повернулся и не ответил.
В последующие дни сами собой рассасывались, исчезали инструменты и
ноты, один мольберт, другой. Понемногу реэмигрировала мебель - торшер с
двумя рожками, трюмо. В конце августа торжественно въехал и воцарился
сервант.
Еще около месяца, правда, по инерции, приходили верстки, сверки статей
и рассказов, раздирался в прихожей телефон, призывая Пряничкова на
обсужденья. Несколько вечеров еще заглядывали было новые знакомые, но Федя
смотрел на гостей с такой угрюмой подозрительностью, что вскоре все визиты
прекратились.
Сейчас в доме Пряничковых девочка со своими уроками теснится где-нибудь
на уголке полированного стола, откинув край скатерти. Шура употребляет
субботу и воскресенье на уход за многочисленными лакированными
поверхностями. Лоснится навощенный пол, и родственники, приезжающие по
обязанности раз в два месяца, в передней снимают ботинки и туфли, как
перед входом в мечеть, сидят смирно, помалкивают.
В редакции "Знаний и жизни" опять думают, отчего бы это Пряничкову не
перейти в какой-нибудь другой журнал. Авторов он не ставит ни во что, а
когда ему пытаются возражать на "Все уже было" и "Ничего не выйдет", все
сказанное падает в яму его сознания мягко, без отклика, как ветошь, и
копится там неподвижной кучей, неразобранной, стылой.
Эпоху своего короткого взлета Федя вспоминать не любит. И только
редко-редко, когда он один в квартире, а по радио передают настоящую
прекрасную музыку, им овладевает беспокойство, маленькие глазки
расширяются, в них возникают жалобы и тоска, как у собаки, которая хотела
бы принадлежать к миру людей, но понимает свою безгласность и мучается
этим пониманием. Что-то заперто в его душе, забито, отгорожено сплошными
железными обручами от того ряда, где могло бы стать чувством, мыслью,
действием.
Такова история, приключившаяся с Федей Пряничковым. И она наводит на
некоторые размышления.
Интересно было бы, например, припомнить в этой связи опыты доктора
Крайковского, которые тот начал еще задолго до появления в Москве
бородатого незнакомца. Крайковский гипнотизировал добровольцев, в этом
состоянии предлагал им рисовать, и за несколько сеансов испытуемые
достигали уровня выпускников средней художественной школы. Если с
кем-нибудь ничего не получалось, Крайковский брался за обучение такого
человека музыке, либо чему-нибудь еще и в результате пришел к выводу, что
людей следует делить на группы не по способностям - одни талантливы, а