"Загадка Красной вдовы" - читать интересную книгу автора (Карр Джон Диксон)

Джон Диксон Карр (под псевдонимом Картер Диксон) «Загадка Красной вдовы»

Глава 1 ПРИГЛАШЕНИЕ В ТУМАНЕ

В тот мартовский вечер, когда доктор Майкл Терлейн сел в автобус, его уже немолодое сердце билось несколько быстрее, чем обычно. По правде говоря, знаменитый профессор, заведующий кафедрой английского языка в Гарварде, испытывал нетерпение мальчишки, играющего в пиратов.

Нелишне было бы спросить: чего же он ждал? Может быть, он ждал какого-нибудь приключения, как раз в ту минуту рождавшегося в лондонском тумане? Может быть, он искал тень в окне, прислушивался к шепчущим голосам, высматривал женщину под вуалью? «Теперь не носят вуалей», — подумал он в своей обычной рассеянной, добродушной манере. Он прекрасно понимал, что, столкнувшись с настоящим, не выписанным на страницах книги приключением, он, скорее всего, просто растеряется — именно из-за своей рассеянности и добродушия. «Однако, — подбодрил он себя, — я неплохо справился прошлой осенью в Боустринг-Касл». Именно тогда он убедился, что в обыденном мире существуют странные и страшные провалы; что можно, будучи пятидесяти лет от роду, впервые в жизни встретиться с опасностью и почувствовать возбуждение от этой встречи. Вот почему сегодня он покинул свою теплую квартиру в Кенсингтоне. Пусть даже предстоящее приключение — всего лишь розыгрыш, он постарается не выставить себя дураком. Джордж знал о его слабости; может статься, что все происходящее — всего лишь грубая шутка. Но надо отдать Джорджу должное: интуиция не подвела его тогда, в Боустринге.

Днем, когда сэр Джордж Анструзер пришел к нему домой, доктор Терлейн был вполне уверен в том, что это не розыгрыш. Терлейн снова нарисовал в воображении эту картину: полутемная, освещаемая камином комната, насупленные брови Джорджа, протянутые к огню руки; влажное из-за тумана тяжелое пальто из грубой шерсти, натянутая до ушей бесформенная шляпа. Джордж, толстый коротышка, обладатель совершенно лысой головы и красного простоватого лица загородного жителя. Джордж, директор Британского музея, эрудит, мастер выражаться обиняками и произносить зажигательные речи.

— Ты бы поверил в то, — без всякого вступления начал он, — что комната может совершить убийство?

Терлейн сделал ему виски с содовой. Он, не без приятного предвкушения, воспринял сказанное как остроумное начало философского спора, придуманное Джорджем во время долгого пути через парк. Вольготно устроившись в кресле, высокий и худощавый Терлейн прикрыл глаза и, не замечая неодобрительного взгляда Джорджа, начал взвешивать в уме его слова, наслаждаясь их роскошной противоречивостью.

— Погоди секунду, — не выдержал Джордж. — Знаю я, что ты сейчас скажешь. Ты скажешь: «Давай определимся с терминами и попробуем доказать…» Чушь! Академические рассуждения сейчас не к месту. Я хотел сказать только то, что сказал — ни больше ни меньше. Ты бы поверил в то, что комната может совершить убийство?

— Комната, — уточнил Терлейн, — или что-то находящееся в этой комнате?

— Ну вот, — проворчал его собеседник, — тебе на ум сразу приходят привидения. Уверяю тебя, мой друг, что в этой истории нет никаких привидений, так что лучше сразу бросить о них думать. С другой стороны, речь не идет и о вмешательстве человека, например убийцы… Попробую сформулировать более четко: ты можешь вообразить себе комнату, обладающую столь смертоносными качествами, что всякий, вошедший туда в одиночку и пробывший в ней больше двух часов, умирает?

В рациональном, пытливом, жаждущем новых впечатлений уме Терлейна что-то зашевелилось. Он оглянулся в поисках трубки, отведя взгляд от собеседника, который сидел перед камином, хорошо видимый в световом пятне, сжимая короткопалыми ладонями стакан и больше обычного хмуря брови и морща свой крутой красный лоб.

— Год назад, — медленно ответил Терлейн, — я бы сказал «нет». С тех пор я научился не делать поспешных выводов. Продолжай. От чего умирает жертва?

— Ну… от яда, предположительно.

— Предположительно?

— Я говорю «предположительно», — ответил баронет и нырнул головой в воротник пальто — словно зашел в дом и закрыл за собой дверь, — потому что причина смерти неизвестна, а яд — просто самое подходящее объяснение. Последний человек, убитый этой комнатой — да, да, я не оговорился! — умер почти восемьдесят лет назад, а в те времена аутопсия проводилась не так тщательно, как сейчас, да и знания в области ядов были гораздо менее совершенны. «Тело было найдено в неестественной позе, лицо черного цвета» — это может означать все, что угодно. Они все умерли похожим образом. Все дело в том…

— В чем?

— Что в комнате не было обнаружено никакого яда.

— Да прекрати ты говорить загадками! — Терлейн раздраженно выбил трубку. — Выражайся яснее!

Сэр Джордж внимательно посмотрел на Терлейна.

— У меня есть предложение получше, — сказал он и не удержался от улыбки. — Я дам тебе возможность увидеть все самому. Старик, послушай меня. Помнишь, шесть месяцев назад, когда ты только приехал в Англию, собираясь провести здесь свой годичный отпуск, мы ехали в одном вагоне и разговорились о приключениях? Ты жаловался на отсутствие их в твоей благополучной, спокойной, но такой предсказуемой и однообразной жизни. Я тогда спросил тебя: «Кстати, а что ты подразумеваешь под словом «приключения»? Ты используешь его в общеупотребительном значении? А может, ты имеешь в виду, кроме всего прочего, и прекрасную авантюристку с раскосыми глазами, в соболиных мехах, прокрадывающуюся ночью к тебе в спальню, шепчущую: «Шестерка бубен… возле северной башни в полночь» — и другую подобную чепуху?» И ты со всей серьезностью ответил…

— Я ответил, что, похоже, именно это я и имею в виду, — не теряя спокойствия, согласился Терлейн. — Ну и что?

Джордж встал.

— Раз ты ни от чего не отказываешься, я дам тебе некоторые указания, — сказал он с видом человека, принявшего решение. — Следовать им или оставить их без внимания — дело твое. Я поставлю перед тобой только одно, довольно тривиальное условие: ты не должен задавать никаких вопросов. Ясно? — Маленькие глазки остро сверкнули в сторону доктора Терлейна. — Очень хорошо. Сегодня вечером, ближе к восьми часам — точное время будет зависеть от того, как быстро ты сможешь добраться до места, — ты сядешь в автобус, следующий по Пикадилли, и доедешь до Кларджес-стрит. На тебе будет вечерний костюм; не забудь — это очень важно. Ты пешком пройдешь по Кларджес-стрит до Керзон-стрит. Ровно в восемь часов ты будешь идти по северной стороне Керзон-стрит, вдоль небольшого квартала, разделяющего Кларджес-стрит и Болтон-стрит.

Терлейн вынул трубку изо рта. Он не задал вертевшегося на языке вопроса, но баронету не обязательно было слышать его, чтобы начать на него отвечать.

— Ты же понимаешь, что я говорю серьезно, — тихо сказал сэр Джордж. — Это может не сработать. Но я делаю ставку на то, что в такой час там будет очень мало людей, и на твою… ну, патриархальную наружность.

— Какую наружность?!

— Я продолжу. Если мой план все же сработает, при встрече со мной и весь последующий период времени ты не должен подавать виду, что я каким-либо образом содействовал тому, чтобы ты был причастен к происходящему вокруг. Ты просто прогуливался неподалеку. Понятно? Очень хорошо. Ты будешь прохаживаться вдоль квартала до восьми десяти. Если к тому времени ничего не произойдет, ничего не произойдет вообще. Во время своего патрулирования подмечай все необычное, и, если кто-нибудь обратится к тебе со странным предложением, ты должен будешь согласиться на него. Да, и не ужинай перед тем, как выйти из дому. Все ясно?

— Все предельно ясно. А на что необычное я должен обращать особое внимание?

— На все необычное, — ответил Джордж, уставившись на свой стакан.

Это были последние относящиеся к предстоящему приключению слова, которые Терлейну удалось вытянуть из собеседника — вскоре после этого он поднялся с кресла, попрощался и ушел, тяжело топая и перебрасывая из одного угла рта в другой незажженную сигару. Слова друга не рассеяли сомнений Терлейна, как не рассеяли и чувства радостного предвкушения, овладевшего им. Забираясь на второй этаж автобуса, он сверился с часами. Было без двадцати минут восемь.

Лондон казался городом привидений. Он не был окутан простым туманом, свойственным ему спокон веку, — нет, на него навалилась тяжелая молочно-белая субстанция, искажавшая очертания медленно ползущих автомобилей, сквозь которую с трудом, мутными пятнами пробивались огни уличных фонарей. Терлейн подумал, что правильно поступил, выйдя из дому заранее. Автобус качался, как галеон, среди шума двигателей и автомобильных гудков; он то тормозил, бросая пассажиров вперед, то резко прыгал, набирал скорость, затем останавливался, и все начиналось снова. Терлейн и сам не заметил, как начал в нетерпении барабанить пальцами по стеклу, покрытому сплошным ковром капель. На площади Гайд-Парк-Корнер сквозь туман замерцали витрины магазинов и лица прохожих, а на Пикадилли обрушился, казалось, весь транспорт, имеющийся в Лондоне. Едва не прозевав Кларджес-стрит, Терлейн спрыгнул на проезжую часть, чудом увернулся от такси и, добравшись наконец до тротуара, находился уже в весьма раздраженном состоянии духа. Было без трех минут восемь, но, прежде чем двинуться дальше, ему нужно было привести в порядок свои несчастные, давно не испытывавшие такого потрясения кости.

В сравнении с шумной и суетливой Пикадилли маленькая тенистая улочка, поднимающаяся к кварталу Мейфэр, была настоящим раем. Однако Терлейн торопился и не смог придать своей походке достаточного достоинства. В добавление ко всему прочему он почувствовал голод и уже начал проклинать Джорджа за дурацкие указания. Его утешало одно — если что-то должно произойти, то оно произойдет скоро. Перед тем как выйти на Керзон-стрит, он одернул пальто, поправил на голове шляпу, расправил свои не очень-то представительные плечи, затем придирчиво себя осмотрел и ощупал. Ничто не должно выдать того, что он, боясь опоздать и пропустить долгожданное приключение, летел по Кларджес-стрит, как сорванная ветром шляпа. Он должен изобразить из себя гуляющего джентльмена, которому совершенно некуда торопиться. Черт бы побрал этого Анструзера!

Он рассмеялся и почувствовал себя лучше.

Улочка была тихой и плохо освещенной — видно было, что ее лучшие времена миновали. Она изгибалась вправо к еще более тихой Ланздаун-Пассаж. Ближе к Ланздаун-Пассаж тяжелые фасады домов стали перемежаться с развалинами, казалось невозможными в таком месте. Лондон избавлялся от домов, в течение более чем двухсот лет бастионом окружавших Мейфэр. Терлейн шел мимо отдельно или парами стоящих стен, на которых с внутренней стороны еще сохранились обои исчезнувших комнат; мимо груд камней; обширных провалов между соседними домами, указывающих на то, что от здания остался один подвал. Обреченная улица, выставившая напоказ свои потроха. Вот она, северная сторона, где ему велено было гулять. «Странное предложение», а точнее, странный человек, из уст которого оно прозвучит, должен находиться там — прямо через дорогу.

Оказавшись на другой стороне улицы, Терлейн стал внимательно осматривать дома, мимо которых проходил. Все они были одинаково величественные, с тяжелыми эркерами, с подвальными этажами, окошки которых словно вырастали из земли, с высокими лестницами. На окнах — тяжелые, как камень, глухие шторы. Все дома, кроме одного, были погружены во мрак, и только в паре окон подвальных этажей горел свет — там жили сторожа, оберегающие покой пустых комнат и зачехленной мебели. Исключением оказался дом несколько больших размеров, чем остальные; свет из вестибюля проникал на фасадную лестницу. Терлейн заметил у входа два зажженных газовых рожка. И еще кое-что. В дверях вестибюля стоял человек.

Незнакомец не двигался. Терлейн замедлил свой и без того нескорый шаг, изо всех сил стараясь показать, что он просто прогуливается. Он почувствовал, как забилось сердце. Кто это? Здесь, на странной улице, где автомобильный гудок, донесшийся со стороны Беркли-сквер, казался пришельцем из другого мира, человек в дверях мог оказаться и гоблином, и калифом.

Терлейн вышел на свет; фигура в дверях пошевелилась, зрительно увеличившись из-за огней за спиной. Человек начал спускаться по лестнице. И хотя Терлейн готовился к этому моменту весь вечер, он все равно испытал нечто вроде потрясения, когда человек заговорил с ним.

— Извините меня, сэр… — нерешительно произнес незнакомец.

Терлейн остановился и медленно повернулся. Он не смог разглядеть лица, но и без того понял, что перед ним дворецкий. Дворецкий сделал неопределенный жест рукой.

— Сэр, его светлость приносит свои извинения за доставленное вам беспокойство, — продолжил он, — но не могли бы вы всего на минуту зайти в дом? Его светлость хотел бы поговорить с вами.

Терлейн изобразил на лице удивление и ответил соответствующим образом.

— Нет, сэр, никакой ошибки здесь нет, — заверил его дворецкий. — Я понимаю, это звучит странно, но никакой ошибки здесь нет. Если бы вы…

— Вас тринадцать за столом, — сказал Терлейн, неожиданно почувствовав разочарование и раздражение, — и вас послали пригласить первого попавшегося прохожего. Не очень-то оригинально. Мои наилучшие пожелания Гаруну аль-Рашиду, но…

— Нет, сэр, — сказал дворецкий со странной интонацией, которую Терлейн не смог уловить. Вечер был прохладным, и дворецкого начала бить дрожь. — Уверяю вас, вы не то подумали… Конечно, его светлость будет рад, если вы разделите с ним ужин, но в первую очередь он желал бы вашего присутствия при… своего рода опыте. — Он помолчал, затем очень серьезно добавил: — Сэр, здесь нечего… э… бояться; надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Это Мантлинг-Хаус. Лорд Мантлинг…

— Я не имею привычки бояться чего бы там ни было, — резко бросил Терлейн. — Очень хорошо. Ведите.

Он последовал за своим проводником вверх по лестнице и попал в просторный холл, обшитый белыми панелями. Здесь было так тихо и мрачно, что невольно хотелось понизить голос. Место Терлейну совсем не понравилось. Холодная настенная геометрия восемнадцатого столетия была не в меру крикливо разбавлена слишком большим количеством позолоты, стекла и зеркал. Разглядывая огромную хрустальную люстру, свисающую с потолка в центре холла, Терлейн вспомнил девиз покойного лорда Мантлинга: «Покупаю только самое лучшее». У дворецкого не было никаких сомнений в том, что имя лорда Мантлинга знакомо прохожим. Оно у всех было на слуху. Половина всей шерсти, производимой в Манчестере, принадлежала Мантлингу. Старый лорд умер три или четыре месяца назад, и налог на наследство, который пришлось выплатить нынешнему лорду Мантлингу, почти равнялся бюджету Содружества. Об этом трубили все газеты. Одна газета упомянула, что могила лорда была украшена ангелами в натуральную величину. Тогда еще Терлейн задумался: откуда скульптор узнал, какая у ангелов натуральная величина? А что же нынешний лорд Мантлинг? Освобождаясь от пальто и шляпы, Терлейн заметил в дальнем конце холла первую за вечер любопытную вещь.

Он увидел дождь из игральных карт.

Это не фигура речи.

В канделябре горело всего несколько ламп, и в вызывающе украшенном холле царил полумрак. Но Терлейн смог различить, что справа у стены, возле одной из дальних дверей, стоит большой лакированный шкаф. Еще он мельком заметил фигуру, метнувшуюся к двери. Кто-то был возле шкафа, и они спугнули его своим появлением. В воздухе порхали карты, широко разлетевшиеся во все стороны — неизвестно, по воле случая или по чьему-либо умыслу. Дверь открылась и снова закрылась; Терлейн услышал, как щелкнул замок.

Увиденное показалось Терлейну до того нелепым, что он не знал, как ему реагировать, и потому воздержался от каких бы то ни было комментариев, не удержавшись, однако, от взгляда на дворецкого. По честному круглому лицу последнего (оно будто говорило: «Никогда в жизни не носил ничего, кроме одежды из шерсти Мантлинга, и вполне этим доволен») не было видно, что он что-нибудь заметил. Но именно при взгляде на него Терлейн вдруг испытал смутное беспокойство. Дворецкий спросил, как его зовут, затем провел его через холл к дальней по левой стене двери. Он не задержался, чтобы подобрать рассыпанные по полу карты — деревянной походкой пройдя всего в нескольких футах от них, он распахнул дверь.

— Доктор Майкл Терлейн, ваша светлость, — объявил он и отступил в сторону.

Обстановка небольшой комнаты, по-видимому использовавшейся в качестве кабинета, состояла наполовину из книг, наполовину (как определил Терлейн) из южноамериканских одеял, барабанов и оружия. Красно-желтая расцветка одеял разнообразила мрачную основательность стен из темного дуба. Лампа, стоящая в центре стола на гнутых ножках, была прикрыта темно-желтым абажуром. В комнате находилось два человека. Один из них — сэр Джордж Анструзер — стоял спиной к камину, слегка покачиваясь, как бы от жара или в ожидании. Другой — массивный рыжеволосый человек — сидел за массивным столом. При виде Терлейна он встал.

— Прошу извинить меня, — несмотря на радушие, было ясно, что хозяин не придает своим словам никакого значения, — за это маленькое приключение в стиле «Новой тысячи и одной ночи». Входите, сэр, входите! Мое имя Мантлинг, я ваш принц Флоризель Богемский — верно, Джордж? Это мой дом. — Он громко расхохотался. — Вы еще не ужинали? Хорошо! Может быть, стаканчик хереса? Или вы предпочитаете коктейли? Лично я, например, не люблю коктейлей. Херес? Хорошо! А теперь, сэр, как любят говорить люди коммерции, перейдем прямо к делу: если вы располагаете несколькими свободными часами и являетесь азартным человеком, я могу предложить вам развлечение самого лучшего сорта. Верно, Джордж?

Колоритной фигурой был этот лорд Мантлинг. Он явно веселился — обширное пространство его крахмального пластрона колебалось от едва сдерживаемого смеха. В нем было на два или три дюйма больше шести футов. В тяжелые черты его лица, расчерченные неглубокими морщинами, врезалось — казалось, навечно — ленивое благодушное выражение. К крупной голове, посаженной на бычью шею, лепились мелкие колечки проволочно-жестких темно-рыжих волос; у него были голубые глаза, часто мигающие из-под рыжих клочковатых бровей, и широкий рот, который Мантлинг при смехе разевал так широко, что можно было пересчитать все зубы, кроме самых дальних. На нем — как и на всякой вещи в этом доме — лежал отпечаток безвкусной пышности: на мизинце он носил массивное кольцо с опалом, а его одежда имела особый, характеризующий владельца покрой. Он как нельзя лучше вписывался в интерьер собственной студии, посередке между примитивными одеялами и лучшим английским дубом. С видом фокусника Мантлинг распахнул крышку сигарной коробки, толкнул коробку через стол к сэру Джорджу, затем резко развернул ее так, чтобы Джордж мог достать сигару, и снова расхохотался.

— Мне в голову пришла одна идея, — заявил он и по-обезьяньи выпятил грудь. — Неплохая идея, хотя Гаю она не понравилась, да и этот парень, Бендер, кажется, тоже не в восторге. В любом случае не стоит посвящать в дело Джудит. Сегодня вечером мы устроим спектакль, в котором мне отведена роль принца Богемского. Да, я знаком со Стивенсоном и с его «Новой тысячью и одной ночью», хотя по мне не скажешь, что я любитель чтения. Не скажешь ведь? Не скажешь! Мне нравится название. Это чертовски хорошее название. Оно подходит нам лучше любого другого. — Он задумался, потер подбородок, затем хмыкнул и потер руки. — Ну, по-моему, пора начать наше представление. Что скажете, сэр? Готовы немного поразвлечься?

Терлейн сел.

— Я благодарен принцу Флоризелю Богемскому, — сказал он. — Но мне хотелось бы больше узнать о предстоящем действе. Если я не ошибаюсь, в первом приключении ваш тезка со своим конюшим попадает в Клуб самоубийц, члены которого должны были тянуть карты, чтобы узнать, кто из них…

Он замолчал. Лорд Мантлинг быстрым движением захлопнул крышку ящика для сигар — будто поймал что-то.

— Не думал я, что к нам пожалует ясновидящий, — сказал он. — Верно, Джордж? — Терлейн поежился под взглядом голубых глаз, неожиданно ставших льдисто-холодными, немигающими. — Или, может быть, вы что-нибудь знаете об этом деле? Извините, я не совсем расслышал, как вас зовут, доктор… Вы врач?

Терлейн мог бы поклясться, что в казавшихся такими безобидными глазах Мантлинга теперь было подозрение. Но подходящего ответа он придумать не успел — вмешался сэр Джордж. Он подробно представил Терлейна, упомянув об их личном знакомстве.

— Всему этому есть простое объяснение, — продолжил он, потирая лысину с истинно пиквикской простотой, которая временами могла быть очень обманчивой. — Неудивительно, что доктор Терлейн сегодня оказался в нашей компании. Черт возьми, я, кажется, начинаю вспоминать. Когда я упомянул, что вечером у меня дела на Керзон-стрит, ты, Майкл, ответил, что мы можем наткнуться друг на друга, так как ты хочешь пойти посмотреть на развалины.

«Неуклюжая отговорка, — подумал Терлейн. — Джордж мог бы и получше. Наверное, просто растерялся. И все же интересно, почему он считает, что Мантлинга надо брать бархатными рукавицами, и почему он нервничает?» Мантлинг снова стал само добродушие, применив, похоже, единственный известный ему прием дружеского общения — громогласную искренность.

— Не обращайте на меня внимания, — сказал он, растянув рот в искренней улыбке. — Манеры у меня никуда не годятся. Наверное, слишком много времени провел в джунглях. Ха-ха. И мне не очень нравятся врачи, хоть Джудит и помолвлена с одним из их братии. Возьмите сигару. А, вы уже взяли. Тогда скажите мне по секрету. — Он понизил голос, пошире раскрыл глаза и с заговорщицким видом наклонился через стол. «Ни дать ни взять — бык-революционер», — подумал Терлейн. — Как вы догадались, что мы будем тянуть карты? А?

— Ну, это первое приключение в «Новой тысяче и одной ночи». Кроме того…

Он замолчал, припоминая.

— Кроме того? Ну?

Терлейн с неохотой рассказал о рассыпавшихся картах. Мантлинг подошел к стене и дернул шнурок звонка. Затем прошел в другой конец комнаты и открыл дверь в холл с таким видом, будто устроил дворецкому хитроумную ловушку. Сэр Джордж воспользовался этими манипуляциями, отвлекшими лорда Мантлинга, чтобы прошептать:

— Во имя Господа, не упоминайте врачей в разговоре.

Терлейном овладело странное чувство ирреальности происходящего, будто и лорд Мантлинг, и Джордж — лишь персонажи его сна, и одновременно он вспомнил, что все может оказаться розыгрышем, и тогда их поведение вполне объяснимо. Хотя по лорду Мантлингу не скажешь, что он в состоянии кого-то разыграть. Когда появился дворецкий, он спросил:

— Шортер, вы видели карты, рассыпанные по полу в холле?

— Да, сэр.

— И как, по-вашему, они там оказались?

Дворецкий замялся.

— Я думаю, они лежали на шкафу, сэр, и кто-нибудь задел их, когда проходил мимо. Они и упали. Наверное, он шел в столовую. Карты я подобрал.

— Кто это «он»?

— Не знаю, сэр.

— А что делали карты на шкафу, вместо того чтобы лежать где-нибудь на полке?

— Сэр, когда я в последний раз их видел, они не были на шкафу. Я положил свежую колоду в ящик — приготовил к сегодняшнему вечеру, как вы и приказывали. Их… мм… наверно, достали оттуда.

— Достали? Хм, понятно, — без выражения сказал Мантлинг. Он повернулся, решительной походкой подошел к столу и стал барабанить по нему костяшками пальцев. — Ну хорошо. Кстати, а где остальные?

— Господа Карстерс и Равель в гостиной, сэр. Мистер Бендер еще не спускался, как и мистер Гай и мисс Изабелла. За мисс Джудит заехал доктор Арнольд, и они вместе куда-то отправились.

— Ясно. Шортер, максимально серьезно отнеситесь к следующему поручению: проследите, чтобы сегодня вечером у нас была свежая колода карт: в упаковке, с печатью. Это важно. Можете идти.

Когда за дворецким закрылась дверь, Мантлинг повернулся к Терлейну, который уже начал гадать, не занесло ли его в какой-нибудь игорный дом. «С Мантлинга станется», — с некоторым неудовольствием подумал он. Мантлинг мрачно улыбался, теребя кольцо на пальце.

— Вы, наверное, задаетесь вопросом, — сказал он, — зачем мне такие предосторожности? Сэр, не стоит беспокоиться. Вас пригласили только как свидетеля и гаранта чистоты эксперимента. В игре вы не будете принимать участия.

— В игре?

— Да. Вы увидите, почему я должен быть уверен, что карты не подтасованы. Сегодня вечером несколько человек будут участвовать в игре, которая может оказаться весьма опасной. Мы будем вытягивать карты, чтобы определить, кто из нас умрет в течение двух часов.