"Сержант без промаха" - читать интересную книгу автора (Кустуров Дмитрий Васильевич)

ОТЗВУК СЛАВЫ

Старик сегодня проснулся раньше обычного. Вопреки обыкновению, полежал на кровати с открытыми глазами.

Сон-то странный какой… Когда его мать рожала Федора — младшего, он, находясь в другом доме, услышал во сне четкий человеческий голос: "Родился мальчик с саблей на правом предплечье". Сегодня, под утро увидел во сне брата, изгоняющего саблей черную рать, которая пыталась колдовской пеленой затмить солнце. Что с ним? Неужто дурная весть придет? Ох-ох, как долго и тяжело идет война!..

Павел Баланов, молодой парень, уходя в армию, не уставал повторять: месяца через два вернемся с победой, к нашему приезду самовар не забудьте поставить.

Куда там. Полтора года с лишком идет эта война. Все же счастливый этот Павел: раненого и умирающего так далеко везли, прямо до родного дома. Он, Павел, единственный из ста с лишним человек, отправленных на войну из их села, получил медаль.

Федор Старший, наконец, встал и, накинув на плечи старую, видавшую виды доху из оленьей шкуры вышел во двор. Ну и мороз… В голодный год будто понарошку лютует. Старик обернулся в сторону поселка, стоящего на северном холме аласа. До рассвета еще далеко, но ему кажется, что новенький дощатый памятник белеет на склоне холма… Это памятник Павлу. Как взбудоражили, когда хоронили, вопли матери, жены… Бабы, старухи, до того получившие похоронки на своих, рыдали хором. Жутко было. Будто каждая хоронила своего. А лик покойного, вынесенного на мороз, покрылся инеем, и оттого казался туманно-белесым. Реденькие, жиденькие пушинки, оставшиеся от былой кучерявой шевелюры, и бабьи стенания выдавили слезы и у стариков. "Павлуша, родное мое дитя, неужто это ты? Съели, обезобразили как!" стенала мать Павла Евдокия. Старик, не выдержав воплей, стенаний, как только опустили гроб в могилу, откололся от толпы и быстро зашагал домой. Вон как обернулось: Павел-то торопился вернуться к детям, матери, жене, а они — престарелая мать, братишка Павлик, сестренка Дуняша, больные туберкулезом, маленькая дочь — остались без кормильца.

Когда дошел до середины аласа, в декабрьском морозном воздухе раздался залп из охотничьих ружей. Не ожидавший ничего подобного он вздрогнул: почудилось, что раскат оружейного залпа чествования покойного солдата донесся прямо-таки от фронта до его села, затерянного в таежной глуши… И сам поразился тому, какой уязвимой стала его душа. А дома дожидалось письмо от брата.

К брату Федор Старший относился скорее как к сыну и оберегал его от всего по своему разумению. Так, до войны, когда интересовались братом, чтобы взять в активисты, без обиняков говорил, что он легковерный, никчемный для серьезного дела человек. Ведь несправедливостей по отношению к людям при новой власти не то, что убавилось, скорее, еще больше прибавилось. Чуть чего, окрестят "врагом народа". Это потом не может не обернуться неприятностями. Почти каждый год объявлялось очередное "доброе дело" для утверждения нового облика жизни, но оно или не доводилось до конца, или забывалось так же быстро, как начиналось. Если бы он пошел в активисты, то в наслеге стало бы одним болтуном больше и все.

Старик взялся было за ручку двери, но вернулся к амбару. Из деревянного ящика наощупь нашел и вынул миску с овсяной мукой. "Сегодня кашу надо варить, а то совсем сил не останется", — подумал он и пошел в дом. Затопив печь и поставив кастрюлю с водой на плиту, разбудил невестку жену Федора Младшего:

— Анна, вставай, корову доить пора.

Сам пошел в переднюю часть избы, достал с жердей поставленные на сушку полозья и долотом стал долбить отверстия для копылей.

"Странный сон. Что стряслось с ним? Говорят, человек нутром угадывать может…" — Старик ударил мимо долота, но успел вскинуть молоток вверх. Скоро выдолбил три отверстия на двух полозьях, вставил готовые копыли с вязками из тальника. Вбил вязки в полозья. Готовые сани вынес из избы и поставил у амбара под навесом. "Похоронки ведь нет… А мука-то какая!" подумал он, садясь за стол.

— От каши оставила старшему?

Старик так солидно называет первенца, оставшегося от брата. «Старшего» тоже зовут Федором. У «Старшего» есть братишка, нареченный по имени дяди Иваном.

В этом доме все радости исходят от этих двух маленьких существ. Мать Анна, сестра Саша, развозившая почту на лошади, все свободное время отдавали им. На Феденьку, если даже будет мешать, старик не прикрикнет, разве иногда скажет "отведите отсюда мальчонку". Ведь если отец не вернется, и если он, старик, умрет, то он останется за старшего.

Федор Старший сегодня, как обычно, идет в колхоз возить сено. Уже облачившись в одежу, он нагнулся над детскими кроватками, где спали малыши: старший, раскинув руки, дышал тем размеренным ритмом, каким отличаются все здоровяки, а младший чмокал соской. Старик при виде спящих милых малышей растрогался, крякнул, затем привычным жестом зажал о бок рукавицы и, довольный, быстро зашагал к выходу.

Дом, где размещается правление колхоза имени Крупской. У входа справа худой молодой человек щелкает на счетах. Перед ним сидит горбатый старик с воспаленными от трахомы глазами. Старую заячью шапку, потрепанные рукавицы из ровдуги держит на коленях.

— Василий, как нынче с хлебом-то?

— Да никак.

— О, смерть моя! А от того зерна, что чистят, дадут отходов хоть по фунту?

— Нет.

Спрашивающий еще ниже опустился на стул, лицо помрачнело.

— Василий, на трудодень по 50 копеек?

— Ага, по 50.

— О, смерть моя! Хоть трудись, хоть не трудись, все одно — ничего не будет.

— Так нельзя говорить. Засуха пройдет, и война то же.

— Это я, Василий, так говорю, отчаявшись… Ере не хлебаю, считай, третий день. Тар весь вышел… — Горба тый погладил жидкие усы и чмокнул губами. Затем, проглотив слюну, снова стал допытываться:

— Постой-ка, Василий, сколько ты нащелкал мне де нег-то? Посмотри, а?

Счетовод встал и, опершись на костыль, поковылял к шкафу с делами. Открыв шкаф, нашел нужную папку и повернулся к собеседнику:

— Тебе насчитано 162 рубля 50 копеек.

— О, смерть моя! Ведь это половина военного налога. Где взять мне вторую половину?! А?

Горбатый, хотя и знает, что ему ответит собеседник, все спрашивает: "Мясо будет?", "А масло?", "Все забирают на нужды войны?", "А эта война скоро ли кончится?" И на каждый ответ терпеливого счетовода восклицает: "О, смерть моя!" Наконец, поняв, что толку нет от расспросов, отвернулся от счетовода и уставился на сидящих за председательским столом. Молча достал берестяную табакерку — холтун с измельченным в порошок табаком и, не отрывая глаз от «больших» людей, щепотку поднес к носу. И, как бы оправдываясь, почему он тут сидит, пробормотал: "Харитина моя, бедная, никак не уймется: спроси да спроси". Горбатый встал и медленным неуверенным шагом, будто на него взвалили непосильную тяжесть, пошел к двери. А сам все шепчет: "Что будет… Так скоро подохнем. О, смерть моя!"

Невольный свидетель разговора горбатого со счетоводом — корреспондент районной газеты в тюбетейке справился у председателя о личности только что ушедшего человека. Тот с пониманием ответил, что его зовут Григорием Кеппюном, сам скотник и водовоз, без него доярки ни туды, ни сюды.

— Что за слова у твоего передовика? — не унимался корреспондент, пристально всматриваясь в пожилое ли цо с бельмом на правом глазу.

— Матушка не наделила разумом. Какой с него спрос?

— То-то оно и видно, — наконец, угомонился корреспондент и попросил дать ему сводку об очистке семян для весеннего сева.

В канцелярию зашли еще несколько человек. Замерзшие от долгого пребывания на морозе, протягивая руки к печи они допытывались о том, когда откроется собрание. На то председатель, крупным почерком старательно дописывая какой-то документ, ответил, что откроется после чая, как только придут с работы скотники и доярки. Вскоре с мест встали председатель, корреспондент, счетовод, и все вместе ушли пить чай. Люди повели разговор о том, о сем. Они расспрашивали друг у друга, получают ли письма с фронта, говорили с сочувствием о тех, кому пришла похоронка. Невзгоды засухи, малые доходы, которые раздадут им к концу года — тоже не были забыты. Курили, беря друг у друга по щепотке махорки. Кто-то из них, к радости многих собравшихся, сказал, что сегодня забьют забракованную лошадку.

Федор Старший сидел среди этих людей. Он из табакерки, сделанной из кореньев березы, нюхал крепкий табачный порошок. Трудно сказать, слышит ли он разговор, идущий вокруг него. Только время от времени шевелятся черная полоска усов и густые брови.

К сидящим прибавились еще и те, которые очищают семена для сева. Чуть попозже зашли скотники и доярки. И как только пришли председатель, корреспондент и счетовод, начали собрание.

— Так, товарищи! — начал председатель. — Сегодня у нас большая радость. Наша славная Красная Армия под Сталинградом разбила миллионную немецкую армию. Часть уничтожила, часть взяла в плен. С такой же прият ной новостью для нас, членов артели колхоза имени Крупской, является письмо от командования части, где служит наш земляк Охлопков Федор Матвеевич II-й. От самого Федора также пришло письмо.

Люди оживились, раздались возгласы: "И вправду крупная победа", "Что-то не помнится, чтобы командиры нам писали"…

Рассказ корреспондента о великом сражении выслушали с большим вниманием, переспрашивая, если что непонятно. Оживление все нарастало. Дело понятное: они, эти истощенные постоянным недоеданием, изможденные тяжелой работой люди, всем нутром понимали, что от всех бед и невзгод избавит только конец войны и засухи. Их лица так и выражали одну истину: в победе их избавление. Григорий Кеппюн так и спросил: "Погоди, что это, войне конец?" Его прервал Егоров Василий, щуплый старик лет семидесяти с гладкопричесанными редкими седыми волосами. Он слегка кашлянул, взяв в одну руку шапку и рукавицы, а другой поглаживая бородку, серьезно спросил:

— Товарищ корреспондент, вы оказались человеком, привезшим нам хорошую новость. Спасибо вам за это. Кажись, мы на краю гибели были. Так ведь? Вы сказа ли, товарищ корреспондент, что у немца погибло и вдобавок ранено 700, еще в плен взято 300 тысяч. Сколько же теперь осталось у него войск?

Корреспондент прямого ответа не дал. От его долгих объяснений сидящие на митинге поняли, что нашим еще воевать и воевать. Слышали вздохи, негромкие голоса.

— Потише, товарищи, — председатель карандашом постучал по стакану. По второму вопросу слово имеет Василий Николаевич.

Счетовод встал, опираясь на костыль.

— Колхозникам нашей артели пришло письмо с Калининского фронта. Сейчас я его прочту.

— Это где Сталинград?

— Нет, Калининский — это другой фронт. Так, по слушайте.

Василий негромким голосом стал читать письмо, которое он вчера переводил весь вечер.

Люди снова оживились. "Здорово как", "Много же он ухлопал", "Самым неказистым из всех ушедших был, а смотри-ка"" "И наши стали фашистам дулю показывать". - слышалось отовсюду.

— Успокойтесь. — Василий вытащил из кармана второе письмо.

— Это он, сам Федор Младший, нам пишет.

"Здравствуйте, люди из моего села! Как живете, как у вас идет работа? Я на поле боя нахожусь больше года. За это время бой не прекращался ни на один день. Теперь мой труд — ежедневный бой. Ранен четырежды, раз получил контузию, несмотря на все это только раз был недолго в госпитале и здоровье хорошее. 5 декабря меня вызвали в штаб армии и вручили орден Красной Звезды. Это за то, что я снайпер. На фронте вступил в партию. Тогда я дал Родине свою вторую клятву бить фашистов, пока их не вышибем до единого. Как вы там нынче? Хорошо ли идет зимовка? Пишут ли другие фронтовики? Что о них слышно? Все это пишите с подробностями.

Враг не тот, что был раньше, заметно ослаб. А наша сила с каждым днем умножается. Крепитесь да трудитесь еще лучше, помогите Красной Армии всем, чем можете.

Желающий вам счастья и всех благ ваш Федор".

Оживление снова возросло.

— У меня вопрос, — раздался басистый голос и встал старик Егоров. Василий, когда он написал?

— 14 декабря отправил письмо.

— О, долго же оно шло. Тогда сейчас, может, он уже вторую награду получил? Добрый молодец, оказывается, он. Он наш Нюргун, наш избавитель от бед. Пусть ему сопутствует удача! — С этими словами старик сел с таким видом, будто высказал общее мнение.

Так, вдоволь поговорив, колхозники в конце концов решили отправить ответное письмо командиру Н-ской части гвардии майору Ковалеву и своему Федору Младшему. К вечеру они забили ту самую лошадь, о чем говорили перед митингом. Разделив меж собой по два килограмма, стали расходиться. Федору Старшему дали две доли. Он с приятной новостью и мясом, завернутым в куль, поспешил домой.

На землю этого аласа Эбэ Федор Старший ступил впервые сорок лет назад. С тех пор знает все его хорошие и худые дни. Алас был мелеющим озером. Тогда-то с выходом у берегов озера урожайных лугов, более зажиточные накинулись на эти новые угодия. Охлопковы — сын и отец — перекочевав с Таттинского улуса, жили года два в местечке Таппалах по речке Дадар у родственника и работали по найму у богача Огонер Ого.

Потом в год строительства на северном холме этого аласа церкви переселились на восточный склон аласа, где срубили себе небольшую избушку. Около дома раскорчевали лес и заимели пашню на три пуда, то есть около 0,4 десятины. Отец Маппый (Матвей Петрович) здесь повторно женился. Его женой стала вдовая дочь Номуйи Петра из соседнего наслега Мегино-Алданцев. Однако Охлопковым от плодородных угодий, вышедших вокруг обмелевшего озера, так ничего и не досталось. И они в поисках сенокосных угодий перекочевали на берег 'бурного своенравного Алдана. Там они снова поставили себе избу на самом берегу. Тут-то и родился первенец от второго брака Федор Младший. В год его рождения река Алдан во время весеннего половодья размыла свой берег и вместе с ним унесла их избу. Вторую избу они поставили уже за версту от берега. Матвей Охлопков, в пору женитьбы имевший две коровы, нажил до десятка голов скота, заимел несколько крохотных пашен, где сеял ячмень и разновидность ржи — ярицу. Все же он с женой так и не смог избавиться от неисчислимых нужд деревенской жизни. Из-за нехватки продуктов питания и одежды Федор Старший семь лет подряд вынужден был уходить зимой в Якутск на заработки. Из города выходил весной перед самой распутицей. Навьючив на себя 6–7 пудов, шел пешком 350 верст. После кончины матери Федора Младшего Евдокии он перестал ездить на заработки. Всяко было. Но вряд ли сыщется день, когда бы он не работал или не был по надобности на аласе Эбэ. Самые крупные постройки в селе Крест-Халь-джай — здания больницы и школы были сооружены при его участии. Когда отгремела гражданская война, был недолго ревкомом наслега. После объединения в артель этот алас шириной в полтора, длиной в три километра достался колхозу. На нем трудно найти место, где бы он не косил сено и пашни, где бы он не завязывал снопы. И за все эти годы он многое видел, узнал и радость, и горе. Но вряд ли когда-либо так сильно ощущал столь противоречивые чувства, как сегодня.

Шапка, теплая шаль, которой обмотал шею и лицо, старая оленья доха покрылись инеем. На это старик, не обращает внимания. Не чует и мороза, не слышит, как скрипят об твердый наст санной дороги его торбоза из коровьей шкуры. Весь занят думами, воспоминаниями.

Какие времена прожиты… Помнит, как распространился устрашающий слух о том, что среди якутского населения пойдет набор в армию еще в пору русско-японской войны. Паника возникла и в начале первой империалистической, были такие, которые уходили в лес, отрубали себе кисть. В том и другом случае набор якутов не состоялся. Но находились одиночки, ушедшие на фронт по своей воле. В одно время до здешних мест дошел слух об участии в русско-японской войне уроженца Восточно-Кангаласского улуса, выпускника Казанской духовной академии некоего Оконешникова 11.

Этот человек, по слухам, служил священником на крейсере «Рюрик», который одновременно с легендарным «Варягом» сражался против японских судов. Его не сравнишь с неграмотными мужиками. Не чета им. В первую империалистическую войну с немцами от всего Баягантайского улуса ушел на фронт брат известного силача из Баяги Мамыйык Тимофея Иван Андросов. Федор Старший обоих братьев знал, не раз видел их в Якутске, когда те работали грузчиками. Иван, разбитной и острый на язык парень, когда по распоряжению самого царя стало известно, что якутов в армию брать не будут, сел с попавшими в набор русскими друзьями на пароход и по своей охоте отправился на фронт. Этот молодец, награжденный двумя Георгиевскими крестами, вернулся с войны уже сторонником революции. Войну, ее дыхание и притеснения якуты по-настоящему испытали лишь в годы гражданской, но и там немного было тех, кто прославился. Гаврил Егоров — уроженец Танды — в бою за Амгинскую слободу вынес из огня пулемет и за это получил орден. Впоследствии он, будучи культармейцем, добился строительства десятка школ для детворы. Вот с какой светлой задумкой был этот безграмотный мужик.

А теперь награда досталась его брату… Удивительно, но так оно и есть. В 1941-м, когда в августе на одном из островков Алдана прямо на покосе вручили повестку, Федор Младший взял ее со словами: "Ну, что ж, воевать так воевать". Старик тогда эти слова принял за бахвальство и зыкнул на него: "Чего ты мелешь? Война —. это тебе не траву косить. Если забирают таких, как ты, значит, долго быть войне. Ты лучше пойди, вскипяти чай". Кто-кто, а он-то знает своего брата: ни силы, ни образования. Правда, хорошо трудился, исправно охотился. Но не лучше других. Видимо, это и хорошо. Если даже такой обыкновенный мужик может так воевать, то по всей России сыщутся миллионы, еще получше да покрепче.

Брат оказался крепок духом. Откуда это у него? От новой власти? От комсомола, куда бегал не очень долго? Может, этот социализм, о котором столько кричат, там увидел? А тут дела шли так, что люди каждый раз попадали в какую-то дьявольскую игру. Красные били белых, чтоб не было богатых. Потом объявили НЭП и сказали: живите, как умеете, можете торговать, работать по найму, затем разбогатевших на этом раскулачили и отправили на Беломор-канал. Провели земельный передел, но через года два-три, когда все пошли в колхозы, собственность на землю была сведена на нет. Каких только слов не придумывали: "чуждый элемент", «подкулачник», «саботажник», «троцкист», "враг народа"… И чаще всего им оказывался свой мужик, с которым живешь и трудишься рядом. В 1938 году "врагами народа" объявили и своих активистов. Так, Иннокентия Никитина посадили за то, что из свиней, привезенных в колхоз для разведения, пало несколько голов. Правда, до суда дело не дошло, но после выхода из тюрьмы Иннокентий угас, как свеча, и, так и не оправившись от побоев, скончался. А он в числе первых пошел в колхоз, верил, как никто, в силу коллективного труда, был ударником.

Перед войной зачитали постановление ЦК и с личных подворий по новому загнали скот в колхоз, оставив на хозяйство по одной корове. И в первый же год засухи людей врасплох застал голод. Многие распухли. Но они о постигшей их беде даже заикнуться не смели. Говорили, как положено, и виновато улыбались. Постоянная нужда так и заставляет людей быть доверчивыми и смирными. Они часто падали, но тут же вставали, ошибались сами или им помогали ошибаться, теряли прежнюю веру и тут же подхватывали ту, которую им подсовывали. И получалось так, чем больше натерпятся люди бед, тем сильнее они жаждут от них избавиться. Так неужели его брат поднимается в атаку, подгоняемый вот таким же настроением? Наверно, так и есть. Он и трудился, как одержимый, хотел доказать силу коллективного труда, как единственного пути в всеобщее благополучие. Он так увлекался работой в колхозе, что не находил времени сколотить домик для своей семьи. Тогда подобное поведение брата казалось, мягко говоря, чудачеством; он носился с несбыточными думами, одержим был колхозом, новой жизнью. Неужели на войне так необходима человеку одержимость?

Занятый своими сомнениями и догадками, старик не заметил, как вошел в свой двор. Привычным движением схватил палку, стоящую у двери, и стал сбивать снег со своих торбасов.

А скоро ему перешлют второе письмо командира части о его брате, присланное на этот раз в адрес райкома партии. Содержание письма будет такое:

"Товарищ секретарь райкома! В моей части служит младший сержант Охлопков Федор Матвеевич, уроженец деревни Крест-Хальджай Таттинского района Якутской АССР. Находясь в действующей армии, он участвовал во многих боях с немецкими оккупантами и стал грозным мстителем немецким оккупантам. Научившись снайперскому делу, тов. Охлопков к настоящему моменту истребил 153 гитлеровца. За это он награжден правительством дважды орденом Красной Звезды и заслужил славу как лучший воин в нашей части. Просим широко осветить в районной газете дела славного патриота нашей Родины и героя, вышедшего из среды якутского народа.

С приветом и пожеланием вам успехов в работе зам. командира по политчасти старший лейтенант М. Главатских.

14 марта 1943 г."12

Старик, сидя спиной к печке, про себя скажет: "Как бы не захвалили. Испытывать судьбу ему ни к чему".