"Сержант без промаха" - читать интересную книгу автора (Кустуров Дмитрий Васильевич)

ДНИ, РАВНЫЕ НЕДЕЛЯМ

По сводкам Совинформбюро зимой 1941–1942 годов, во время нашего первого контрнаступления под Москвой, шло постепенное освобождение сел, городков, деревень. Но от большинства из них остались лишь названия на карте.

Входят наши войска в какое-нибудь Владеево, Гудо-во или Дубровку, а там — ничего. Торчат обгорелые печные трубы, качаются на виселицах мерзлые трупы, везде сугробы, засыпанные пеплом и землёю… Больно солдату смотреть на это и ещё злее он становится.

Бойцам приходилось на ночь зарываться в снег и согреваться там собственным дыханием. Погреться у кост

pa удавалось очень редко, когда не было непосредственного соприкосновения с противником. Иногда утром вдруг выяснялось, что под снегом, куда легли солдаты, было незамерзшее болото и шинели превратились в ледяной панцирь. Согреваясь, солдаты колотили друг друга по спинам, бегали, прыгали на месте.

Что уж говорить о кухне, которая редко когда поспевала за пехотой, и бойцам приходилось грызть мерзлый хлеб, сперва разломав его штыком.

Братья Охлопковы, как северяне, считались более закаленными. Так оно и было — они умели беречь себя от мороза. В походе поверх телогрейки кроме маскхалата ничего не надевали, потому что кто кутается, тот малоподвижен и быстро потеет, а потеть на морозе опасно. Зато они не упускали случая подсушить одежду, особенно обувь. На ночь Федор и Василий тщательно выбирали место поудобнее, обкладывали его всем, что попадалось под руки: ветками, корой, мхом, тальником. Не менее старательно чем за одеждой следили за своим пулеметом. «Дегтярев» был по тем временам неплохим оружием, но уж больно капризным: чуть сядет на затвор пороховая гарь или попадет в механизм немного снега с песком — тут же отказ, а это верная гибель в бою. Вот и носили Охлопковы во флакончике из-под одеколона чистый бензин и кусочек тряпочки, причем умудрялись почистить пулемет даже в перерывах стрельбы. И как бы в благодарность за это их «ДП» работал исправно.

Одного очень не хватало Федору — чая. Когда у него вырывалось привычное "ычча, чаю бы!", Василий молча улыбался — откуда ему взяться, чаю, здесь, на войне? А ведь для якута это обязательный ритуал. Заходя с мороза в избу, он после приветственного "кэпсиэ!" сразу же говорит "ычча!", если даже и не очень холодно. И хозяин спешит угостить гостя горячим чаем. А здесь, на войне, чай очень большая редкость, а значит, и большая радость.

В первую же неделю на фронте братья Охлопковы поняли две важные вещи. Первое: как бы жестока ни была война, сколько бы опасностей она ни таила, это та же жизнь и та же работа, только в тяжелейших, смертельных условиях. Если это понять, то и шансов выжить больше, чем у того, у кого сразу опускаются руки.

И второе. Боец, даже самый сильный и смелый, мало что может в одиночку. Один, как говорится, в поле не воин. А вот общими усилиями, все вместе, выполняя приказы командиров в точности, как велит армейская дисциплина, можно многого добиться.

Позже Федор поймет, что это только азбука войны, первые, самые простые правила поведения солдата на войне. Многому еще придется ему научиться в боях за те самые деревни, от которых остались лишь названия на штабных картах…

Взвод, получив задачу занять лес у очередной деревни, продвигался по двум оврагам, но вдруг наткнулся на немцев. Сильным огнем заставив фашистов залечь, бойцы стали готовиться к отражению очередной атаки, а командир решил одним отделением обойти противника слева. Примерно полчаса шла впереди беспорядочная стрельба, между деревьями мелькали какие-то фигуры, потом все стихло. Лишь раз застрочил было одинокий пулемет из-за кустов, но быстро заглох, будто захлебнулся.

Когда все три отделения по восточному оврагу добрались до леса, там никого не оказалось. Где же немцы? Отступили в деревню? Пока гадали, кто-то крикнул: "Наши! Немцев ведут!" И точно: незнакомые красноармейцы вели в сторону деревни около трех десятков немцев. Оказалось, деревня уже была занята нашими войсками.

С конвоем пленных взвод вступил в деревню, чтобы узнать о местонахождении своего полка. Деревня, на удивление, оказалось не тронутой. Выходит, застали фашистов врасплох.

Командиру взвода передали приказ явиться в штаб полка. В небольшом доме сидели трое. Плотный, подстриженный «ёжиком» капитан распекал кого-то по телефону:

— В лоб атаковать и не думай! Обойти и уничтожить! Что? Ты что, боишься десятка двух автоматчиков?! Отправь им в тыл расчет пулемета и устрой засаду. Сколько бойцов? Ну и отлично. Ударь из 76-мил-лиметровки и атакуй с флангов. Никуда не денутся, выйдут как раз на засаду. Вот и все. И не надо медлить, через час доложишь!

Бросив трубку, капитан приказал приготовить участвовавшим в бою бойцам хороший ужин и дать им возможность немного выспаться. "А вы, лейтенант, обратился он к старшему из вошедших, — берите прибывший взвод, прихватите еще одно отделение и доставьте сюда пятьдесят лошадей с полным снаряжением. Видели по дороге конюшню? Да и по дворам соберите сани, их там много. Старшина Соколов, останьтесь здесь. Не бойся, твои никуда не денутся. Я, кстати, уже доложил о взводе в ваш штаб. Когда вернутся с задания, тоже поужинают и отдохнут".

Когда пригнали около шестидесяти подвод с загруженными хомутами, седелками и другой нужной амуницией, было уже совсем темно. "Зачем это понадобилось? — подумал Федор. — В обоз нас хотят забрать что ли?"

Но долго размышлять ему не пришлось. Брата и других бойцов своего отделения он нашел в большом сарае, в котором было тепло от натопленных печей и вкусно пахло наваристым мясным супом. Два желания одновременно владели сознанием Федора: поесть и побыстрее уснуть. Очень он устал за этот морозный день.

У наспех сколоченного из толстых плах стола, на котором стояли огромные керосиновые лампы, он услышал, как кто-то сказал: "Им побольше наливай, Фомич, они только что с задания". Федору дали большой котелок супа и кусок мяса. Он нашел на бревне свободное место недалеко от лампы, положил мясо на обрывок газеты, зажал котелок между коленами и стал есть.

От горячей пищи его разморило, продрогшее тело обмякло, веки потяжелели, но голод оказался сильнее. Сквозь приятную дрему услышал, как кто-то простуженным голосом читает приказ: "Полк… обход… утро… удар…" Прозвучали фамилии командиров подразделений. "Нашего старшину что-то не назвали или я не расслышал, — встрепенулся Федор. — Это что же значит? Взвод оставляют на месте или отправляют в свой полк? Или, не дай бог, в обоз назначат? Нехорошо будет…"

Федор поднял голову и увидел, что командир, объявлявший приказ, сидит недалеко от него, к тому же это тот самый лейтенант, с которым они пригнали лошадей с санями.

— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант!

— Обращайтесь.

— А нас куда?

— Кого это вас?

— Мы — взвод сорок третьего полка.

— А! Ну, не торопись, иди лучше спать. Потом ваш старшина все скажет.

Вернувшись на место, Федор увидел, что брат и Шикин уже спят, положив головы на бревно, на котором только что ели. Он лег рядом с ними и сразу же провалился в сон.

Проснулся оттого, что кто-то теребил его: "Айда, Федя!"

На улице масса народу и все куда-то спешат. Идет снег. Возле штаба, куда он добрел вслед за Шикиным, старшина считал людей. Убедившись, что собрался весь взвод, объявил:

— С подвижной группой полка идем на особо важное задание. Все готово. Выступаем на пяти санях. Командиры отделений и пулеметчики садятся со мной, задачу объясню по пути.

Тронулись было, но тут же остановились: пушки застряли в болоте. Пока их вытаскивали, по колонне прошел шепот: "Чернозерский пришел! Чернозерский здесь!" Бойцы приободрились, присутствие любимого командира вселяло надежду на успех операции.

А дело предстояло нешуточное: надо было совершить рейд в тыл противника на глубину до десяти километров. До недавнего времени наши чаще всего обнаруживали немцев в собственном тылу, отступая аж до Москвы. Теперь "погода меняется". Как выяснила разведка, противник сосредоточивает значительные силы в районе деревни со странным названием "Новое — Старое". Там уже обосновался штаб 110-й пехотной дивизии. Но, отходя довольно беспорядочно, немцы в суматохе оставили на правом фланге довольно широкий и ничем не прикрытый коридор. Трудно было удержаться и не воспользоваться этим обстоятельством: можно было одним ударом достичь успеха, для которого в другое время понадобилось бы больше недели. В случае удачи сразу же отрезались пути отхода противника от деревни Васильевское. Немцы как бы попадали в мини-котел.

Но… можно было попасть в него и самим: если коридор внезапно замкнется или наши запоздают с последующей атакой, тогда помощи ждать неоткуда будет. С другой стороны именно поэтому нужно было действовать им как можно решительнее, тем более, что это была как раз ночь перед рождеством и фашисты вряд ли могли ждать такого дерзкого удара.

Но что это опять? Почему лошади снова еле выдирают ноги из снега? Так и есть, вновь попали в трясину. Странно — тридцать градусов — мороза, а под снегом жидко. Федор соскочил с саней, побежал помогать товарищам. Работали быстро, разгребали лопатами снег, подкладывали под колеса маты из альника и вскоре колонна снова двинулась.

Федор озяб. Сжавшись в комок, старается не дрожать, но несмотря на все его усилия, ноги окоченеют, а самого клонит ко сну.

— Охлопков, — трогает его за рукав Соколов. — Приготовься, скоро твоя очередь, И старшина долго, часто повторяясь, объясняет Федору, что они с Василием должны делать.

Они должны были незаметно прорваться к опушке леса, где, возможно, и залег пост противника. Если немцы обнаружат — уничтожить. А если нет, дождаться красной ракеты — сигнала к атаке — и открыть интенсивный огонь, ворваться в деревню. Основная группа будет наступать метрах в трехстах левее.

На этот раз обычно немногословный старшина разговаривает с ним как с равным, уважительно и обстоятельно. Это неспроста: задание, видать, серьезное. Все же хорошо, когда командир так с ним разговаривает, вот только ноги совсем не слушаются. Федор с силой колотит их одну об другую, но желанное тепло не приходит. От ног озноб поднимается и идет по всему телу, не хочется шевелиться, в голову лезут какие-то ненужные мысли, мелькают смутные воспоминания…

О, как вольготно жилось ему дома! Сущим пустяком кажутся сейчас те неприятности и сложности, которые раньше казались огромными. Трескучие якутские морозы сейчас даже желанны. Проплывают перед глазами сотни верст заледеневшей тайги вперемешку с зелеными травянистыми волнами пышущих жаром аласов, стога сена на берегу Алдана, блестит, искрится серебром родная река… А вот и родной дом… Над трубой плывут легкие колечки дыма. Только собрался было взяться за ручку двери, как кто-то дернул его за рукав.

— Охлопков, — голос старшины. — Пора!

Шепот командира вернул Федора в действительность. Он взял пулемет и соскочил с саней. Ноги подогнулись. Еле устояв, Федор, покачиваясь, пошел к саням, на которых ехал брат. Через несколько шагов стал ступать увереннее, а тут из темноты как раз вынырнул Василий. Он, как всегда, легок и быстр, будто и не чует холода. Молодой! Да и валенки у него, кажется, сухие. Иногда Федору кажется, что смерть их пока минует, благодаря именно везению брата.

Отойдя немного от дороги, они и впрямь увидели, как среди деревьев мелькнул огонек. Федор обернулся и лоб в лоб стукнулся с братом. Василий улыбнулся: мол, вижу, вижу… Добравшись до опушки, братья зашли поглубже в кусты, выбрали место, откуда хорошо был виден вражеский пост. Как раз в этот момент они услышали шум тронувшейся колонны. Федор до боли закусил губы, готовый в любой миг нажать на спуск пулемета, но к его удивлению, немцы у костра и ухом не повели.

Опустив пулемет, Федор с любопытством стал разглядывать постовых. Они крутились у огня, поворачиваясь к нему то одним, то другим боком. Что-то не очень похожи они на лихих — картинных — представителей победоносного вермахта, в отутюженных зеленых мундирах и начищенных сапогах. Самый крупный из них — в белом бараньем тулупе, в валенках, каска напялена поверх теплого шарфика, которым немец обвязал голову. Тот, что постоянно жует, толст непомерно, видимо, одел под шинель телогрейку. Третий, низенький, закутанный в одеяло, подпрыгивает с ноги на ногу и все что-то рассказывает. Верзила даже не оборачивается, а толстяк, не переставая жевать, изредка кивает.

Ноги у Федора совсем закоченели, от одного вида чужого костра стало ещё холоднее. Отвернувшись от немцев, он снял валенки. Выжал промокшие портянки и сунул их за пазуху. Сильно размяв ступни руками, стал тереть их снегом. Холод мгновенно растекся по жилам, сжало сердце, по коже пробежал шемящий озноб, заломило кости. Федор потер еще сильнее, и нестерпимая боль сменилась приятным пощипыванием, теплая волна прокатилась по телу. Надергав из-под кустов жухлой прошлогодней травы, Федор сунул ее в валенки вместо стелек и вытер насухо ноги подолом маскхалата.

— Слышь… Никак пьяные, — словно сквозь вату услышал он голос брата, — большой-то разливает, а те уже третий раз опрокидывают…

— Пусть пока давятся, — со злостью подумал Федор и стал поспешно обуваться. Но злость не проходила. — Собаки, думают, им здесь все можно. Завоевывать нас пришли.

Он видел рыжие бороды, освещенные костром, черные провалы ртов. Болтают, но есть-пить не забывают. Надеть на свинью каску — точь-в-точь будет. О чем они там рассказывают друг другу? О своих подвигах во имя "нового порядка"? Перед глазами Федора встали сгоревшие дотла деревни, сумасшедшая старуха со свечой, которую увидели сегодня в доме около конюшни, ее немигающие ледяные глаза, растрепанные волосы, черную шаль на плечах, трупы на виселицах…

Кровь ударила Федору в голову. Он и сам не заметил, как установил пулемет поудобнее и с диким криком: "Вот вам праздник!" — нажал на спуск. Треск пулемета мгновенно успокоил, но и испугал Федора. Как же он, забыв про приказ, раньше времени поднял шум! Он перестал стрелять и прислушался… До него донесся шум боя — роты Чернозерского поднялись в атаку.

— Аай-ай! Ура-а-а! — истошно закричал Федор и побежал вперед. Пробегая мимо костра, он расшвырял его пинком ноги и кинулся к деревне. Ворота крайнего дома были распахнуты настежь, на небольшом дворе металось несколько фигур. Федор срезал их одной очередью и, устроившись за углом избы, огнем встречал всех, кто выскакивал на видимый ему участок улицы.

На рассвете рота, с которой действовал взвод Федора, полностью очистила деревню. Чего только не увидели бойцы в покинутых немцами домах, везде столы по-праздничному ломились от изобилия закусок и выпивки. Их особенно поразил стол, накрытый в доме, где располагался штаб дивизии. Мясо консервированное, фрукты, шпик, французский коньяк, болгарская сливовица, немецкий шнапс — все было там. Не обошлось, конечно, без русской водки и русского сала.

Как ни диковинно смотрелось неожиданное изобилие, трудно было удержаться от искушения попробовать его. Но немцы почти тут же нанесли по деревне массированный артиллерийский удар. Взрывами снарядов были перепаханы улицы, горели почти все дома. После получасового шквала гитлеровцы пошли в атаку, пустив впереди несколько танков, с криками и руганью, встав в полный рост. Но объятая пламенем деревня вдруг ахнула огнем так, что противник откатился назад, оставив на поле боя десятки убитых и три подбитых танка.

В этот день немцы атаковали деревню еще дважды и на завтра три раза, но в открытую, в лоб уже не шли, старались обойти с флангов. Иногда им удавалось занять несколько домов, но наши гранатами и штыками отбивали их обратно.

Об этом боевом эпизоде в историческом формуляре 375-й стрелковой дивизии есть такая запись: "Интересную операцию в ночь на 25 декабря провел 1245 сп… Внезапным ударом опрокинув и уничтожив боевое охранение, бойцы с ходу ворвались в деревню Новое — Старое и устроили настоящее побоище. Кровопролитный бой длился свыше суток. Противник потерял в этой операции свыше 1000 человек убитыми. Разгромив штаб 110 пехотной дивизии и 167 пехотного полка, захвачены большие трофеи и штабные документы" 1.

Федор, конечно, всех этих подробностей не знал, но зато собственными глазами видел захваченное у гитлеровцев полковое знамя и воочию убедился в верности суворовского правила "Не числом, а уменьем". Сравнительно малыми силами они разгромили целый полк противника, у самих же потери были небольшие. Из тех, кто погиб в этом бою, Федору запомнился старший политрук Барк, взявший на себя командование ротой и их взводом. Еще вчера утром, увидев, как Федор с крыльца дома очистил от немцев лежавшую перед ним улицу, он похвалил его и приказал перебраться на перекресток, откуда сектор обстрела был шире. Но вообще-то убитых было мало, а раненые, наскоро перевязавшись, снова вступали в бой.

Бойцы приноровились к своеобразным условиям боя в населенном пункте и умело использовали любые укрытия. Федор тоже стал подмечать определенные закономерности, какой-то относительный порядок в этом хаосе. При обстреле или бомбежке надо укрыться в свежей воронке — вероятность того, что снаряд или бомба второй раз попадет в одно и то же место ничтожно мала. Нельзя укрываться возле любой стены. Не в этот раз, так в другой она может рухнуть на тебя от прямого попадания или взрывной волны. Пехота идет в атаку обычно сразу вслед за полосой заградительного огня. В эти минуты из-за сплошных разрывов увидеть что-либо невозможно. Не надо ждать, пока покажутся атакующие, а надо бить туда, где разрыв погуще. Потом там окажется целая куча трупов немцев.

Главное, не давать воли волнению, не суетиться. Минутный страх — уже поражение. Ни на мгновение не забывать об опасности. Выстрелил в одного, сразу же забыть о нем, стрелять в следующего, и так раз за разом. О себе лучше не думать, так же как и о конкретном кустике или бугорке, за которым можно было бы спрятаться.

Самое решающее в бою — это время, которое отмеряется решительностью и самообладанием солдата. Упадет один — встанет на его месте другой. Это и есть спасение. А там уж как кому повезет.

Эти простые истины боя постигались каждым солдатом, быстрее или медленнее, сразу или по крупицам, но постигались, если конечно, до этого его не убьют.

Федор уже чувствовал инстинктивно динамику боя, улавливал его ритмы, но то, что называется солдатским мастерством, придет к нему не скоро. На то понадобится пройти еще много боев.