"Стефан Гейм. Агасфер " - читать интересную книгу автора

в памяти; впрочем, существует же явление, которое французы называют deja
vu; и вновь он почувствовал немалое беспокойство, когда незнакомец
неожиданно сказал: "Насколько я вижу, вы направляетесь в Виттенберг, так
что нам по пути, ибо я тоже еду туда".
"Как вы догадались? - удивился Эйцен. - Через Лейпциг проходит много
народу, и многие останавливаются в "Лебеде", а потом разъезжаются кто
куда".
"У меня глаз наметанный, - ответил незнакомец. - Люди часто удивляются
моей проницательности, но никаких чудес тут нет, просто житейский опыт,
молодой человек, большой житейский опыт". Здесь он снова засмеялся своим
особенным смехом.
"Моя тетка дала мне рекомендательное письмо магистру Меланхтону, -
сказал Эйцен, которого что-то подмывало на откровенность с незнакомцем. - В
прошлом году магистр Меланхтон гостил в Аугсбурге, тетка принимала его у
себя и потчевала; шесть блюд ему подали, и он все съел, хотя тетка говорит,
что он человек тощий, даже непонятно, куда столько влезло - шесть блюд, да
еще на сладкое пирог с яблоками".
"Да уж, церковникам палец в рот не клади, - откликнулся собеседник. -
Особенно нашему доктору Мартинусу Лютеру, по нему сразу видно, что
чревоугодник, лицо-то багровое, того и гляди до смерти обожрется".
Подобная реплика задела юношу, он поморщился.
Незнакомец примирительно хлопнул его по плечу: "К вам это не
относится. Я знаю, что вы избрали духовное поприще, но вы-то меру знаете,
поэтому проживете долго, а когда наступит час и ангелочки понесут вас под
руки на небеса, то тяжело им не будет".
"Я не люблю думать о смерти, тем более о своей собственной", - сказал
Эйцен.
"Это о вечном-то блаженстве? - Незнакомец опять рассмеялся. - А ведь
каждый христианин должен к нему стремиться, дабы воспарить в сиянии вечном
высоко, высоко, высоко, в самые горние выси!"
Эйцен даже вздрогнул, услышав троекратное "высоко". Он попробовал
представить себе столь огромную высоту и столь ослепительное сияние, однако
не сумел сделать этого своим небогатым умишком; если Паулус фон Эйцен,
будучи еще совсем молодым человеком, вообще задумывался когда-либо о вечной
жизни, то ему представлялось что-то вроде родительского дома, только
гораздо просторнее и богаче, у Господа же - взгляд лукавый и манеры
изысканные, как у купца Рейнхарда фон Эйцена, торговля сукном и шерстью.
Наконец зазвонил долгожданный колокол, собиравший постояльцев к ужину.
Прислужник с черными полосками грязи на шее и в распахнутой на потной груди
нестираной рубахе принялся составлять столы в два ряда, отодвигая сундуки и
чемоданы истомившихся постояльцев; их узелки, если хозяин замешкается,
просто отбрасывались к стене; поднялась пыль, полетела зола из камина, люди
зачихали и закашляли.
Эйцен в сопровождении своего нового знакомого направился к центру
первого ряда, где, как он знал, будут стоять котлы с едой и где полагалось
сидеть ему, молодому человеку из семьи почтенной. Впрочем, никто у него
этого места не оспаривал, а уж тем более новый знакомый с хромою ногой и
небольшим горбом. По другую сторону от Эйцена сел человек без правой руки;
взгляд Эйцена поневоле останавливался на красной культе, при виде которой и
кусок-то в горло не полезет, однако остальные постояльцы уже теснились