"М.Гефтер. Мир миров: российский зачин (полит.)" - читать интересную книгу автора

долгих и более совестных, а может, и более проницательных: расположенных
ближе к непредсказуемому будущему.

...Сизиф без камня - ведь не просто персонаж, лишенный сюжета, но еще и
игра с собою, профанация, которую не столь уж трудно загримировать под
стенания заблудшей души. А камень с Сизифом, но без горы - не бутафория ли,
не музейный экспонат?

Так все же гора в заглавных? Заново открываемая, мучительно влекущая -
вверх и только вверх?

В недуге я пропустил краткий взлет Хрущева, радости фестивального
побратимства. Все тогдашнее приходило с опозданием. Спустя сорок или около
того лет хочется верить: запоздание было даром судьбы. Оно же - фора.

Шаг, еще один и еще. Осиротевший, ищу родню. Запрет на чуждое, отторжение
чуждых не ушли в одночасье, отступая с боем и обнажая пространство, которое
могло бы так и остаться пустым, если б не дано ему было превратиться в
поприще.

В поприще вопрошания, где каждый ответ - ступенька в глубь Вопроса.

Невеликое поприще, но мое. И не в единственном числе - я. Раздвинулся
напарниками-совопрошателями.

...Что более неуклюже, несоразмернее, чем культ личности? А более
неожиданное, чем третий мир? Связи будто нет, прямой во всяком случае.
Окольная же не довольствуется современностью. Тянет в истоки. К домашним,
за которыми и в которых - Мир.

Неприметно, а потом все явственней, все различимее рушились затверженные
средостения эпох и станов, замещаясь встречами былых несовместных - их друг
с другом и с инакоживущими вновь.

Забыть ли, как пришли ко мне вселенские неразлучники Иешуа и Пилат,
прихвативши клоуна Шнира, и у всех троих на устах был Осип Мандельштам:
самый горестный, самый светлый, самый мудрый - воронежский.

Не единственные, чаще с иноязычными именами (принц Гамлет в первых), но
прописанные в русском Слове, в российском мыследействии. Либо предвещавшие
наш внезапный Девятнадцатый, либо длившие его - спором и поражениями. Да,
более всего именно поражениями...

Три слова - будто тавтология. Вгляделись в себя и разошлись, чтоб снова в
сцепку. Смерть. Убийство. Гибель.

Где-то там, в неразличимых сумерках, прапредок открыл смерть и только так
(а как иначе?) - жизнь. Открытие вторилось, и человек начинался сызнова.
Убийство пристраивалось к открытию, свежуя им собственные позывы и
разрешительные санкции. Открытие же защищалось и возобновлялось гибелью -