"М.Гефтер. Мир миров: российский зачин (полит.)" - читать интересную книгу автора

На первый взгляд, народнический 1905-й и даже народническое его продолжение
за пределами азиатской России служили свидетельством того, что эпоха
классического буржуазного общества, наконец, реализует себя в масштабах,
заложенных в ее основании. И потому Россию можно и дулжно уподоблять
Франции 1789-1793 годов, не отождествляя, но и не просто сравнивая, и столь
же правомерно, столь же логично видеть в далекой Азии (и во всех остальных
частях Мира, еще беспробудно спящих) утроенную, удесятеренную Россию.
Сгнила западная буржуазия, перед которой стоит уже ее могильщик -
пролетариат. А в Азии есть еще буржуазия, способная представлять искреннюю,
боевую, последовательную демократию... Что же это за буржуазия? Ее главный
представитель, главная социальная опора - русский и азиатский крестьянин.
Он-то и есть достойный товарищ великих проповедников и великих деятелей
конца XVIII века во Франции.

Эти слова, признаться, несколько смущают своей прямолинейностью. Но можно
ли сомневаться в их искренности и серьезности? Мы чувствуем здесь большее,
чем публицистическое заострение, - страсть. Страстное желание человека
таким сделать увиденный так Мир. И в этом видении оказалось соединенным то,
что по своей сути не сливалось в единый образ одного и того же процесса,
лишь переходящего от континента к континенту. Между Руссо и
крестьянином-монархистом, утверждавшим с трибуны Государственной думы:
Земля Божья - значит ничья, - разница все-таки не только в пространстве, но
и во времени, создавшем цивилизацию, немыслимую вне (и без) личности. И
если связью эпох, разделенных столетиями, была личность (то бишь
гражданское общество), то могла ли мысль, нацеленная на единство, в
конечном и близком счете обходить эту связь - как проблему, ищущую решения,
иного, но решения. Невольно вспоминаются слова Маркса, произнесенные много
раньше, при первых сообщениях о готовящейся крестьянской реформе в России.
Указывая приметы того, что освобождение сверху с планируемым сохранением
барщины на долгий срок и патримониальной властью помещиков по прусскому
образцу, даже если и не вызовет сопротивления дворян (что неизбежно), в
любом случае развяжет стихию крестьянских восстаний, он писал с надеждой и
почти провиденциальным пафосом: А если это произойдет, то настанет русский
1793 год; господство террора этих полуазиатских крепостных будет невиданным
в истории, но оно явится вторым поворотным пунктом в истории России и в
конце концов на место мнимой цивилизации, введенной Петром Великим,
поставит подлинную и всеобщую цивилизацию.

Многое перекликается в приведенных выше высказываниях. Но существенно и
несовпадение. Террор полуазиатских крепостных, несущих на себе весь груз
пореформенного русского скачка, все же не был в глазах Ленина наиболее
желанным исходом, по крайней мере он не был таким для Ленина 1912 года. Тот
Ленин мог бы согласиться, что Россия, вероятнее всего, начнет сразу с
1793-го, хотя он и говорил о революции типа 1789. И он безусловно
рассчитывал, что здесь она будет такого именно типа; и накануне 1905-го, и
впоследствии на этом строил всю тактику большевизма, более того, сам
большевизм базировал на том, чтобы сделать Россию XX века способной
произвести на свет крестьянскую буржуазную революцию. Крестьянскую, но
буржуазную. Особый вариант (и даже больше, чем вариант) европейского и
североамериканского прецедента - со многими его атрибутами, из которых