"Генрих Гейне. Атта Тролль" - читать интересную книгу автора

бунт, поднятый
в надежде отнять у меня корону и голову, я не потерял ни той, ни
другой, и нелепые обвинения, имевшие целью натравить на меня чернь,
распались прахом, даже не вынудив меня унизиться до ответа. Время принесло с
собой мое оправдание, и уважаемые немецкие правительства -- я с
благодарностью должен это признать -- также немало потрудились в мою пользу.
Приказы об аресте нетерпеливо поджидают возвращения поэта на каждой станции,
начиная от немецкой границы, и ежегодно в святочные дни, когда на елках
мерцают уютные свечи эти приказы возобновляются. Такая небезопасность дороги
отбивает у меня всякую охоту ехать в Германию, - каждое рождество я праздную
на чужбине, и на чужбине, в изгнании, окончу свои дни. А между тем храбрые
паладины истины и света, обвиняющие меня в непостоянстве
и раболепстве, уверенно ходят по земле отечества, теперь это
откормленные чиновники, или сословные вельможи, или завсегдатаи клуба, они
по вечерам патриотически освежаются виноградным соком, этим благородным
даром "папаши Рейна", и пахнущими морем шлезвиг-гольштейнскими устрицами.

Я с определенным умыслом рассказал вам, в какой период появился на свет
"Атта Тролль". Это было в ту пору, когда процветала так называемая
политическая поэзия. Оппозиция, как сказал Руге, продала свою шкуру и стала
поэзией. Музам строго приказали прекратить легкомысленное праздношатание и
заняться служением отечеству -- в качестве не то маркитанток свободы, не то
прачек христианско-германской национальной идеи. В роще немецких бардов
заклубился бесплодный и смутный пафос, тот бесполезный туман энтузиазма,
что с полным презрением к смерти низвергается в море банальности и
всегда напоминает мне пресловутого американского матроса, который так
самозабвенно восхищался генералом Джексоном, что прыгнул однажды с верхушки
мачты в море, крикнув при этом: "Я умираю
за генерала Джексона!" Да, мы, немцы, еще не имели флота, но среди нас
уже было множество матросов, которые в стихах и в прозе умирали за генерала
Джексона. В те времена талант был весьма сомнительным даром, так как он
вызывал подозрение в бесхарактерности. Завистливая бездарность после
тысячелетних усилий нашла наконец могучее оружие против дерзости гения: она
открыла антитезу таланта и характера. Каждый обыватель чувствовал себя
польщенным, когда толпе преподносились такие истины: все порядочные люди,
как правило, плохие музыканты, зато хорошие музыканты -- это менее всего
порядочные люди, а ведь главное в мире не музыка, а порядочность. Пустая
голова получила право ссылаться на переполненное сердце, и благонравие стало
козырной картой. Я вспоминаю одного писателя тех времен, считавшего своей
особой заслугой то, что он не умеет писать. За свой дубовый стиль он получил
почетный серебряный кубок.

Клянусь вечными богами! То было время, когда приходилось отстаивать
неотъемлемые права духа, и прежде всего в области поэзии. О борьбе за эти
права -- об этой главной задаче моей жизни -- я не забыл и в предлагаемой
поэме. Как содержание, так и самый тон ее были протестом против плебисцита
современных трибунов. И действительно, уже первые напечатанные отрывки из
"Атта Тролля" вызвали разлитие желчи у моих героев "постоянства характера",
у этих римлян, обвинявших меня не только в литературной, но и в общественной
реакции и даже в глумлении над самыми святыми идеями человечества. Что