"Генрих Гейне. Флорентийские ночи" - читать интересную книгу автора

и ощущал. Картины детства, словно в тумане, проносились у меня в
голове, мне привиделся замок моей ма сери, заглохший сад, прекрасная
мраморная era ту я, лежавшая в зеленой траве. Я сказал "замок моей матери",
только ради Христа не вздумайте вообразить себе под
этим нечто помпезно великолепное! Просто-напросто я привык к такому
названию. Мой отец с особым выражением произносил слово "замок" и при этом
как-то загадочно усмехался. Смысл его усмешки я уразумел позднее, когда
мальчуганом лет двенадцати вместе с матушкой совершил путешествие в замок.
Путешествовал я впервые. Целый день мы ехали через густой лес, который
страхами своей чащобы навсегда врезался мне в память; лишь под вечер
остановились мы перед длинной поперечиной, отделявшей нас от обширной
поляны.
Нам пришлось дожидаться с полчаса, прежде чем из глиняной сторожки близ
ворот явился малый, который отодвинул засов и впустил нас. Я говорю "малый",
потому что старуха Марта все еще звала "малым" своего сорокалетнего
племянника; а тот, дабы достойно встретить господ, обрядился в старую ливрею
своего покойного дяди, с которой сперва постарался стряхнуть пыль, а потому
и заставил нас так долго дожидаться; будь у него время, он натянул бы и
чулки; но длинные голые красные ноги не слишком отличались от ярко-пунцовой
ливреи. Уж не припомню, были ли под ней штаны. У нашего слуги Иоганна, тоже
нередко слышавшего наименование "замок", лицо вытянулось от изумления, когда
малый повел нас к низенькому, ветхому строению, где прежде жил покойный
барин.
Но окончательно был он огорошен, когда матушка приказала ему внести
постели. Кик мог он помыслить, что в "замке" не водшся постелей, и
распоряжение матушки захватить для нас постельные принадлежности он либо
пропустил мимо ушей, либо посчитал за излишний труд.
Домик был одноэтажный, и в лучшие свои времена не мог насчитать больше
пяти комнат, пригодных для жилья, и являл собой жалостную картину бренности.
Разбитая мебель, разодранные обои, ни единого целого оконного стекла, пол,
проломанный тут и там, повсюду следы озорных солдатских нравов. "На постое у
нас тут всегда шел дым коромыслом",- пояснил малый с дурацкой ухмылкой. Но
матушка сделала знак, чтобы ее оставили одну, и пока малый с Иоганном
наводили порядок, я пошел осматривать сад. Он тоже являл печальнейшее
зрелище запустения. Высокие деревья часгично были изувечены, частично
сломаны, и сорные растения глумливо возвышались над поваленными стволами.
Тут и там между вытянувшимися кустами тиса виднелись следы дорожек. Тут и
там стояли статуи без голов, в лучшем случае без носов. Помнится мне Диана,
нижняя половина которой на комичнейший манер обросла темным плющом; помнится
также богиня изобилия, из чьего рога сплошь прорастал зловонный бурьян. Одна
лишь статуя бог весть как уцелела от злобы времени и человека; правда, с
пьедестала ее сбросили в высокую траву, по ту г она лежала неприкосновенная
- мраморная богиня, с чистыми прекрасными чертами лица, с плавными
округлостями благородной груди, которая, будто символ самой Греции, сияла из
высокой травы. Мне даже стало страшно, когда я увидел ее; неизъяснимая
робость захватила мне дух, затаенное смятение погнало меня прочь от
пленительного образа.
Когда я вернулся к матушке, она стояла у окна, задумавшись, подперши
голову правой рукой, и слезы не-прерьпшо катились у нее по щекам. Я никогда
еще не видел, чтобы она так плакала. Она обняла меня с лихорадочной