"Вильгельм Генацино. Зонтик на этот день" - читать интересную книгу автора

- Я понимаю, что ты хочешь сказать, но ты несешь несусветную чушь.
- Ты так говоришь, потому что стесняешься.
- Я стесняюсь? С чего мне стесняться?
- Ты не хочешь признаться в том, что до сих пор мечтаешь завести себе
двух белых мышей.
- Дорис! Уверяю тебя, если бы мне взбрело в голову завести себе двух
белых мышей, я бы пошел и купил их!
- А тогда почему ты все время торчишь перед зоомагазином, скажи мне!
- Да чего я тебе буду говорить, если ты и более простых вещей не
понимаешь! Разве ты в состоянии понять, что человек может стоять перед
витриной зоомагазина безо всякой на то причины, просто так, безо всяких
желаний и без каких бы то ни было планов, и приходить сюда не раз, не два, а
много раз?! Да этому может быть тысячи объяснений, но твои мышиные мозги не
в состоянии переварить такую сложную картину!
Последнюю фразу я с удовольствием забрал бы назад. Но, с другой
стороны, мне без нее было ну никак не обойтись. Как я жалею, что когда-то
рассказал Дорис о своих детских желаниях, как я жалею, что вообще
рассказывал некоторым личностям о своем детстве. Если мне не изменяет
зрение, Дорис остолбенела. Такого хамства она от меня не ожидала. С другой
стороны, может, оно и к лучшему, если мне не придется больше никогда с ней
общаться. Я вполне переживу, если она впредь будет проходить мимо меня с
гордо поднятой головой. Но напрасно я так рано радовался. Дорис только
фыркает и говорит:
- Ну ты чудак-человек!
Она хлопает меня по плечу и смеется. Потом добавляет:
- Мыслитель и мыши!
И снова смеется.
Теперь я застыл столбом, я стою и не знаю, что на это сказать. Вместе с
тем я очень надеюсь, что Дорис не станет плохо от смеха. Мне не хочется быть
виноватым в том, что ее сердце вдруг накачает ей слишком много крови или
слишком мало и Дорис свалится в обморок. На самом деле мне нужно было бы
сейчас развернуться и молча уйти, но я остаюсь, потому что я единственный
человек, который знает, что с Дорис, если ей сейчас вдруг станет плохо и она
обмякнет у меня на руках. Но Дорис и не думает обмякать. Она ласково смотрит
на меня, забавляясь, как опытная мамаша, которая по-своему радуется
проделкам и проказам несмышленого малыша.
- Мой трамвай! - кричит Дорис и срывается с места. - Пока! - бросает
она на ходу.
- Пока! - отвечаю я и продолжаю стоять, потому что мне кажется, что в
этой ситуации вежливость требует остаться стоять и смотреть, как медленно
подъезжает трамвай, тормозит и забирает с собою Дорис.
Опыт показывает, если ты хоть раз рассказал человеку что-нибудь о своем
детстве, тебе потом от него никогда ни за что не отделаться. Я уже подумал,
а не сделать ли мне надпись на табличке, которую я собираюсь повесить себе
на спину, еще жестче. Скажем, так: РАЗГОВОРЫ О ДЕТСТВЕ В МОЕМ ПРИСУТСТВИИ
ЗАПРЕЩАЮТСЯ. Или так: ОСТОРОЖНО! ЕСЛИ ВЫ ЗАГОВОРИТЕ О СВОЕМ ИЛИ МОЕМ
ДЕТСТВЕ, ТО... - нет, это уж слишком. Лучше всего, наверное, вернуться к
старой формулировке. Но я никак не могу вспомнить свою старую формулировку.
Ну надо же, я забыл, какой фразой хотел обороняться от измышлений по поводу
моего детства! Дорис сидит в трамвае и машет мне рукой. Мне ничего не