"Анатолий Генатулин. Бессонная память (рассказы)" - читать интересную книгу автора

сосновый или березовый, бывает, и из осиновых бревен, с дымящей трубой на
кровле, с единственным подслеповатым оконцем, с запахом распаренных
березовых листьев, сажи и дыма под низким потолком...
Баня. Наша русская баня. Есть еще финская. В ней я побывал, но не
мылся. Есть еще баня по-черному. Видел, не помню где, но помыться не
решился. Всю жизнь мылся и парился в русской бане, не считая московских
общественных бань, которые посещал в молодости.
Почему она считается русской, а, скажем, не татарской или мордовской?
Ведь в некоторых областях России совсем недавно бань еще не было. В
пятидесятые годы прошлого века я проводил лето в ярославской деревеньке
Внуково и, как и хозяева, мылся в русской печи. Подстелив на горячий под
солому, я вползал под низкий свод, как в преисподнюю, и пытался ублажать
себя горячим веником, но вскоре, зарекаясь больше никогда не залезать в
топку русской печи, выскакивал и бултыхался в деревянную лохань с теплой
водой.
А на Украине, где я дослуживал после войны, даже в печах не мылись - та
же деревянная лохань с горячей водой и намыленная мочалка.
Почему, если баня считается русской, она не называется по-русски,
скажем, "мыльня" или еще как-то со славянским корнем? А ведь слово "баня"
сродни тюркскому "бина", то есть строение, дом, сруб. Не знаю, как на
угро-финском. А у татар и башкир называется "мунса". Может, от монголов...
Хотя какая разница. Я же не о том.
Я скорее о том, как баня, эта "бина", предназначенная для мытья, - сюда
относятся и фронтовые бани, только брезентовые, со скудной теплой
водичкой, - от рождения до старости смывала с моих костей пот, грязь,
ласкала мое тело пахучим веником, лечила и продлевала мне жизнь. А порой она
не только мыла и лечила, но и могла покалечить или убить...
Вероятно, я был зачат в деревенской бане. (Целомудренный читатель
поморщится: зачем писать об этом?!) А для меня, многогрешного в зачатии
детей, будь то в бане, на перине или на сеновале, в этом нет ничего
постыдного. Ведь это наша природа, любовь, продолжение рода. Родился и
пригодился.
Я еще подростком слышал от взрослых мужиков, что баня - это фабрика для
производства детей. В двадцатые годы двадцатого века во всей России, по всем
деревням, густо дымили трубы этих "фабрик" и молодые мужья стругали и
стругали будущих человечков. А бабы были плодоносны, рожали много мальчиков.
Старики говорили: это к войне, перед германской тоже так было. В двадцать
шестом родился я, а в сорок третьем, прибавив себе год, уже стоял в строю.
В детстве баня казалась мне местом таинственным и нечистым. Стоит на
задворках избушка с единственным маленьким оконцем, куда я боялся
заглядывать. А когда мылся, парился с отцом, с опаской поглядывал под полок,
откуда, казалось, вот-вот высунется страшная рожа шайтана. Как верили люди -
хозяина бани.
Первая попытка "хозяина" убить меня случилась в годы моего горького
сиротства. Свою баньку-развалюшку мы не топили, мать лежала больная, дров не
было, мылись у соседки, тети Каримы. Я попарился на полке, затем, сидя на
полу, стал плескаться из тазика. Вдруг потемнело в глазах, и в обморочной
тьме замелькали искорки, грудь заложило тошнотой, и я почувствовал, что тело
мое слабеет и сознание меркнет. Тогда я еще не знал, что, если вьюшку на
каменке задвинешь преждевременно, когда в топке остаются горячие угли, в