"Валерий Генкин, Александр Кацура. Победитель" - читать интересную книгу автора

вплеталось нечто таинственное.
Или, если хотите, странное. Этот элемент можно определять и
многочисленными словами иноземного происхождения: мистический,
фантастический, иррациональный, трансцендентный, паранормальный, а может
быть, даже интеллегибельный. В одном из таких рассказов, например, учитель
ботаники беседует с Александром Сергеевичем Пушкиным, взахлеб читает ему
Блока, Хлебникова, Маяковского, а при расставании, потрясенный глубиной
духовного контакта, дарит поэту на память электрическую лампочку -
единственный предмет своего века, оказавшийся в деревенском доме. В другой
новелле соседка по опустевшему дачному поселку оборачивается музой, волшебно
и неслышно нашептывавшей герою строки гениальной поэмы. Еще где-то речь шла
о любителе птиц, генерале в отставке. Старик страдает: никчемная жизнь,
досадная судьба - ни единого выстрела по настоящей цели за долгие годы
службы. Но приходит утешение в виде пустившего корня, расцветшего яркими
цветами торшера, в раскидистых ветвях которого поселился звонкий птичий
мирок. Как-то родилась непритязательная история о молодом мечтателе,
нечаянно открывшем в себе способность усилием воли перемещать планеты, чем
вызвал ажитацию в ученом мире и едва не погубил карьеру горячо любимой жены.
История эта, впрочем, закончилась вполне благополучно, и растревоженный
небосвод вернулся к установленному природой состоянию. Был еще рассказ про
нечаянную встречу с духом старого дома. Дух являлся самодеятельному
сочинителю, в миру фотографу, и вовлекал его - во сне ли, наяву? - в
события, имевшие место в этом жилище на протяжении многих прошлых лет.
Времена путались, сменялись поколения. Фотограф бродил среди любвеобильных
польских офицеров корпуса Понятовского, занимавших дом недолгую неделю, но
успевших недостойно обойтись с хозяйкой (вызов со стороны героя, ответные
насмешки, ее глаза, полные мольбы и благодарности, полуоборот у двери, узкая
рука); пил чай у телевизора с горбатой линзой (запах гусиных шкварок из
коммунальной кухни, соседка зашла на Райкина, то же девичье лицо в лунном
свете крохотного экрана, но вместо шелестящего шелка бесшумная байка
халата); спорил до бульканья в горле с худым слабогрудым боевиком -
народовольцем (неряшливые пальцы на чинной голубоватой скатерти, серебряные
кольца салфеток и опять она - отвернулась к окну, длинная гимназическая
шея). Ну и так далее.
Рассказы Илья посылал всегда в один и тот же толстый журнал и каждый
раз получал один и тот же ответ.
"Благодарим за внимание. К сожалению, Вам не удалось в полной мере...
Всего наилучшего. Литконсультант В. Пышма".
Приняв с покорностью очередкой щелчок, мой друг после недолгого
перерыва вновь брался за перо. Именно за перо, поскольку машинки у Ильи, не
в пример его героям, никогда не было, да и печатать он не умел. И через
какое-то время у меня раздавался телефонный звонок.
- Здравствуй,- говорил Илья.- Ну как ты там?
- Ничего, помаленьку.
И я бежал в булочную за пряниками или козинаками к чаю, ибо друг мой
большой сладкоежка. Он являлся с чистенькой рукописью и бутылкой "Алазанской
долины". Я любил эти вечера.
Илья читает слегка заунывно, иногда чуть удивленно поднимая голос в
конце фразы. Я слушаю, не боясь звякнуть ложечкой или сделать глоток, а то и
прервать чтеца сообщением, никакого отношения к рассказу не имеющим. Когда