"Сергей Герасимов. Портрет художника в зрелом возрасте" - читать интересную книгу автора

- А что, Марья Ивановна - бухгалтер?
Я тогда не знал значения слова "бухгалтер". Да и как я мог его знать,
если всего за несколько зней до того отец объяснял мне значение слова
"топор" и не смог объяснить - я еще никогда не видел топора. Хорошо помню
его жесты и вибрирующее "Р" в глубине его груди - он произносил: топоРРР,
РРРубить, дРРРова, но из всего объяснения я запомнил только рычание новой и
интересной для меня буквы.
- Бухгалтер - это тот, кто пишет много цифр, - объяснили мне
взрослые, - а у тебя на листочке одни цифры, букв почти нет.
Я посмотрел на листок и, в самом деле, увидел на нем много цифр. Я уже
знал цифры. Взрослые не смогли прочесть мой рассказ, он был написан слишком
непонятно. Я тоже не смог бы прочесть его, просто потому, что не умел
читать.
Так что никто и никогда не прочтет жизнеописания славной нашей Марьи
Ивановны.
- Тебе нужно выучить буквы и научиться писать понятнее, - посоветовали
взрослые. Взрослые тогда были единой недифференцированной общностью, вроде
нестрашного Горыныча о тысяче голов и лишь спустя несколько лет Горыныч
начал распадаться на отдельные тела. Отдельные тела от него
отпочковывались - родители, родственники, некто, приходящий в гости, первая
учительница для которой я проткнул свою ладонь иглой (чтобы показать, как я
не боюсь боли) и остальные. Но чем больше людей отпочковывались от Горыныча,
тем обширнее становился он сам - теперь он вырос в громадное человечество, а
отдельные его представители либо приобрели нестираемую индивидуальность,
либо бегают вокруг как тараканы, изредка припочковываясь к общему телу и
снова отпочковываясь от него. Иногда к общему телу прилипаю даже я сам,
например, участвуя в каком-нибудь затхлом собрании по поводу чего-то совсем
ненужного; или создавая хорошо продающийся продукт, который совершенно
неотличим от продукта, сотворяемого моими собратьями.
Итак, мне посоветовали научиться писать попонятнее. С самого начала я
был слишком непонятен.
Я не последовал этому совету, потому что знал - с Горынычем шутки
плохи.
Вот опять написал неверно. Шутки с Горынычем как раз хороши, но когда
делаешь что-нибудь серьезное, то должен слушаться именно себя. Только себя.
Одного себя. Самого себя. Никого, кроме себя. И, главное, - всего себя.
Последнее как раз труднее всего. Как только ты послушаешься советов того
громадного тела, которое простирается за горизонты, а тебе оставило
небольшую площадку свободного пространства - тело становится клейким. Оно
выделяет липкое и сладкое вещество.
От этого вещества пьянеешь и забываешь о главном. Забываешь даже о том,
что такое главное. И забываешь о том, что главное вообще существует. Большое
тело принимает тебя с удовольствием и с удовольствием дает новые советы; ты
подчиняешься им, тебе становится все слаще и все спокойнее, ты прилипаешь
все вернее и постепенно срастаешься с ним, не чувствуя при этом никакой
потребности вырваться. Если же ты делаешь что-то серьезное, не слушая
советов, то обычно получается чепуха. Но ты никогда не узнаешь, что у тебя
получилось, потому что все сделанное тобою будет названо чепухой. Даже если
Горыныч похвалит сделанное тобою, то, увы, нельзя верить его похвале - ведь
он бесконечно слеп. Я не последовал совету и не научился писать понятнее.