"Игорь Гергенредер. Парадокс Зенона ("Комбинации против Хода Истории", #4) (про гражд.войну)" - читать интересную книгу автора

В двадцати шагах, на подступах к ревкому, лежали мёртвые. А Иосиф и
остальные, кто отступил, уставили приклады воронёными оковками в панель и,
вцепившись в стволы, висло опирались на ружья. Двое держали с боков
командира: кровь выступала сквозь шинель во всю грудь, капала на
утоптанный влажно-глянцевый снег. Командир потянулся вниз, выдавил
задышливо:
- Пусти-и-те...
Его опустили наземь. Он беспокойно шарил вокруг себя руками, потом вяло
положил одну руку на грудь и стал недвижим.
Вдруг размашистый голос, сочный, недовольно-тягучий, колебнул сникшее
сборище. Выпрямились, задвигались, образовали ряды. На солнце сизым острым
огнём переблеснули штыки. Подполковник Корчаков сердито-насмешливо, густо
гудел:
- Домик не за-а-нят! Мне эта картина не нравится.
Приземистый, в полушубке, опушенном в бортах пожелтевшим каракулем, он
выглядит широким, как пень столетней лиственницы. Под его началом была
отбита у противника батарея, и в эти минуты деловые, в малиновых погонах,
артиллеристы выкатывали пушку на перекрёсток. Вот она судорожно
подпрыгнула - коротко, будто давясь, выметнула длинный сгусток пламени: в
доме Панкратова, вверху, жагнуло громом, от стены поплыла плотная пыль,
окна выкинули дымное облако. Посыпалось, всплескиваясь на тротуаре, стекло.
Корчаков приказал выдвигаться к ревкому; по окнам повели прицельную
стрельбу с колена.
Иосиф увидел, что лица кругом него разительно изменились - став
прямодушно-смелыми. Его самого так и взвивало неведомо-новое чувство
какого-то страстного душевного всесилия. Он встал на простреливаемом
пространстве. Заметил лишь сейчас, что пола его шинели разорвана,
машинально тряхнул - из прорехи выпал осколок гранаты.
Корчаков, держа одной рукой карабин, другой помахивая в такт движению,
побежал к ревкому твёрдой скользящей побежкой. За ним - молча и страшно -
хлынули все...
Несколько молодцов, обогнав его, ворвались в здание, где никто в них не
выстрелил, взбежали по лестнице на третий этаж, схватили одного, другого
матроса и, подтащив их, слабо сопротивляющихся, к окну, выбросили на
тротуар.
В коридорах, полных махорочного дыма, пыли, остывших пороховых газов,
толпились матросы с поднятыми руками. Поток сломленных, виновато-тихих,
отупевших и безвольных скатывался по лестнице.
Козлов и его спутники хотели пить, они врывались в комнаты, ища
умывальник, графин воды. Вдоль стены скользнул и при виде белых прилип к
ней мужчина в кожаном, шоколадного цвета жакете, в таких же штанах и в
кожаной же, блином, фуражке. Иосиф взглянул на его ботинки: внимание
почему-то отметило на них одинаковые утолщения над выпиравшими большими
пальцами.
Человек со стеснительной ласковостью в глазах слегка двинулся к Евстафию
Козлову:
- Здравствуйте... мне знакомо ваше лицо... Вы стихи пишете?
Козлов неожиданно смешался:
- Пишу...
- Вот видите! А я - сотрудник газеты. Она не была большевицкой, но