"Игорь Гергенредер. Послесловие к сборнику "Комбинации против Хода Истории"" - читать интересную книгу автора

верил бы в "психическую атаку" или усомнился бы в упомянутой мною сцене из
"Потёмкина".
Лишь только мои повести увидели свет, критики - люди из массы,
"воспитавшейся" на "Чапаеве", на "Потёмкине" и Гайдаре, уведомили меня:
"Эпоха гражданской войны слишком испахана и перепахана нашей литературой,
чтобы сказать о ней своё слово". Мне объясняли, что идея моих повестей "уж
слишком банальна", "уж слишком она лежит на поверхности!"
Ну и какова же она - идея, которую мне приписывают? Это не что иное, как
действительно банальная, примитивная мысль: "Красные - плохие! Белые -
хорошие!" Белые витязи, благородные и чистые, свято верны заповеди "Береги
честь смолоду!" Это-де прекрасно - но ведь было-было-было. (Имелось в виду
то, что издавалось эмигрантами, что вышло в свет в так называемую
"перестройку").
Верно, в свет оно вышло. Оно теперь уже было. Как было, в первую очередь,
и прямо противоположное. И именно потому, что и то, и другое
было-было-было - умы несокрушимо заморозил шаблон.
Шаблон не даёт читающему вникнуть в смысл - и по этой причине мне "шьют"
шаблонную, пошлую "идею".
Тогда как надо просто читать - читать, что рассказано, к примеру, о
Шерапенкове. До того, как пойти с белыми, Шерапенков тайком побежал к
красным и своим доносом погубил командира белых разведчиков. Герой другой
повести, Ромеев, был тайным агентом охранки, стал шпионом чешской
контрразведки, а затем - бандитом.
Может, более похож на витязя Костарев? О себе он заявляет: "Я - чёрный".
Надев личину красного комиссара, он собирается победить большевиков
чудовищной ложью и кровопролитием.
А Ноговицын? Служа в колчаковской контрразведке, он пытал и убивал, а в
тридцатые годы посылает клеветнические доносы в НКВД...
Так где тут, собственно, белая идея?..
Если всё-таки говорить об идее, то она в том - насколько интересен,
насколько симпатичен в своей гордости одиночка-индивидуалист, тот, к кому
можно отнести слова философа: его "душа родственна пальме и привыкла жить
и блуждать среди больших прекрасных одиноких хищных зверей".
Революция с её глобальными, с её классовыми столкновениями не поднимается
над простыми, в сущности, вопросами и оказывается безотрадно-примитивной
для индивидуалистов с их тонким душевным строением, с их глубоко сложным
внутренним миром. Проблемы этих загадочных людей таковы, что их не решат
социальные перевороты. Эти одиночки по самой сути чужды не только красным,
но и белым, они своего рода "горбатые" для всякого нормального человека:
для него дика их способность к нежным чувствам.
Как понять, например, того же Костарева, который со смакованием рассуждал
об ожидаемых реках крови, едва хладнокровно не застрелил своего
собеседника (отложил на завтра), а затем пошёл под расстрел, чтобы спасти
этого человека и его семью?
Грандиозный план, которым он был буквально одержим, и свою жизнь Костарев
принёс в жертву "банальной", по его словам, благодарности.
Подобные личности непривычны.
Читатель достаточно знает о тех, кто, встав в революции на ту или иную
сторону, беззаветно сражался за "общее дело". Немало читано и о людях,
которые мучительно метались в поисках "правды". Довольно написано и про