"Юрий Павлович Герман. Наш друг - Иван Бодунов " - читать интересную книгу автора

Пропуск мне выписали мгновенно: у меня было удостоверение, подписанное
редактором газеты "Известия". И предстояло мне написать очерк под названием
"Сутки в уголовном розыске". Ничего особенного: я же знал наперед и то, что
у плохого человека "бегающий взгляд" и "звериный оскал", а хороший,
положительный персонаж смотрит тебе прямо в глаза; что преступные подонки в
показаниях путаются и изворачиваются, в то время как честные, золотые
советские люди смотрят "открыто"; цвет зрачков у них по преимуществу
голубой, зубы у них, разумеется, белые, и на вопросы отвечают они четко и
ясно. Все изложенное, конечно, не было плодом моей выдумки. Так был я
воспитан тем, что читал, и это вовсе не удивительно по тем временам.
Удивительно, но и печально Другое, а именно то, что и по сей день печатаются
разные статейки и очерки и даже книги, в которых "положительные" и
"отрицательные" разделяются по вышеуказанным признакам.
И вот к начальнику уголовного розыска я явился с багажом сведений и
взглядов, легко умещающимся в понятия: "оскал", "звериный лик", "бегающие",
"изворачивается", "низкий лоб", "дегенеративная челюсть", "преступный мир".
Отрекомендовавшись и, разумеется, предъявив свое шикарное
удостоверение, которое начальник внимательно прочитал, я огляделся,
предполагая увидеть тут незамедлительно либо "зверски расчлененный труп",
либо "окровавленный нож", либо, на худой конец, хоть представителя
"преступного мира" с "низким лбом", татуировкой и "зверским выражением
искаженного ненавистью лица". Надо учесть, что в те годы обо всяких
происшествиях писали преимущественно поднаторевшие в этом ремесле еще при
царе, старые, дошлые газетчики; недаром в "Красной вечерней газете"
попадались заголовки вроде "Бац - и нет старушки!" - про то, как на
неизвестную старушку, мирно шедшую по Лиговке, упал кирпич и она скончалась,
или "Кровавый шоколад" - про драку двух работниц на конфетной фабрике, или
"Рыбки захотелось!" - про семейство, отравившееся испорченной рыбой...
Но никаких ужасов в кабинете начальника, разумеется, я не обнаружил.
Начальник мирно пил жидкий чай с черствой булочкой, покуривал и
раздумывал. Потом он неторопливо сказал:
- Направлю-ка я вас к товарищу Бодунову. Иван Васильевич управится.
Слово "управится" я не понял, и оно мне не очень понравилось.
- Это в каком же смысле - управится?
- Вообще - управится, во всяком смысле, - уклонился от прямого ответа
начальник. - Вы идите, товарищ корреспондент, вас туда проводят, а я
позвоню...
При мне начальник звонить почему-то не хотел. Жевал свою булочку и
ждал, покуда я уберусь в седьмую бригаду.
Длинными коридорами и переходами щеголеватый секретарь - адъютант
начальника - повел меня к таинственному Бодунову, который должен был со мной
"управиться". Тут, в сумерках, насыщенных застарелым табачным дымом, запахом
дезинфекции и сырости, бродили и дремали на деревянных скамьях какие-то
подозрительные личности с поднятыми воротниками, женщины, преимущественно
под вуалями, и, как я успел заметить, довольно много матерей с малолетними
детишками...
- Хорошо ли здесь мамаш с ребятишками задерживать? - спросил я моего
сопровождающего.
- А здешний контингент детей преимущественно на прокат берет, - сказал
мой бодрый спутник. - Девяносто процентов на жалость работает. И даже