"Юрий Герман. Повесть о докторе Николае Евгеньевиче " - читать интересную книгу автора

предложил ему "уступить" больнице великолепную чугунную ограду церковного
парка. Председатель от такой наглости даже глаза выпучил. Но Николай
Евгеньевич, будучи сыном священника п человеком, осведомленным в церковных
писаниях, оперируя цитатами из отцов церкви, со всей железной
неопровержимостью доказал председателю, что даже "по христианству" ограда
куда более нужна больнице, нежели православной церкви. В этот вечер диспут
не закончился. Еще дважды рассыпал Слупский перлы своего красноречия перед
священниками Чудова и Чудовского района. Диспут доходил до весьма высоких
нот. В конце концов Николай Евгеньевич дал попам понять, что все мы смертны
и что может и им понадобиться, скажем, ликвидировать аппендикс или там
ущемленную грыжу. Все мы, как говорится, под богом ходим. Стоит ли портить
отношения с больницей, в которой уже есть и водопровод, и канализация, а не
хватает только лишь одной ограды?
Попы сдались.
Когда ограду перевозили, ее попробовало отбить Управление железной
дороги. Демьян Васильевич Кузов, старик Рузаев и главврач Слупский "свою"
ограду железной дороге не отдали. Теперь навещающие больных не могли "из
жалости" приносить огурчика солененького, квашеной капустки, грибков, а то и
самогонки. За оградой разместилось и подсобное хозяйство больницы:
пятнадцать коров, семь лошадей, свинарник. Больные в Чудовской больнице
получали молока, сколько хотели. Для выздоравливающих забивались хорошего
откорма свиньи. Появились новое белье, посуда, няням и сестрам был дан
приказ - ни одной (по сезону, разумеется) без цветов на работу не приходить.
В эту же пору Слупский исследовал воду из артезианской скважины' возле
больницы: вода оказалась минеральной, радиоактивной, эта вода была проведена
в больницу для лечения. Потихоньку писали донос за доносом уличенные и
выгнанные в свое время "двенадцать апостолов" - двенадцать воров-завхозов, и
даже цветочки в доносах фигурировали как "достигнутые путем вымогательства и
устрашения лиц подчиненных категорий".
Но Слупский и Кузов посмеивались. Партийные организации,
общественность, рабочий класс - все им помогали. Один Рузаев, загоревший и
окрепший после радикального удаления раковой опухоли, был куда сильнее любых
доносчиков. Кстати сказать, этого Рузаева Николай Евгеньевич демонстрировал
через двадцать лет после операции.
С каждой неделей, с каждым месяцем, делая в среднем по пять-шесть
операций в день, рос Слупский как хирург. Еще в Обуховской больнице он
смутно, но все же понимал, что узкая специализация в медицине ему лично
только мешала, стесняла его, лишала, красиво выражаясь, подлинного размаха.
Обычно одна клиника "сидит" на легких, другая - на костях, третья - на
печени, и уже эти обстоятельства не дают молодому врачу возможности широко и
полно думать, самостоятельно решать те или другие проблемы, находить выход
из любого сложнейшего положения, как приходится находить выход "деревенским
докторам".
Здесь Слупский знал: от тяжелого случая не убежишь, консультантов не
позовешь.
В эту пору Чудовская больница стала, ко всему прочему, еще и "ковать
кадры". Дело заключалось в том, что врачебное пополнение, которое прибывало
к Слупскому, обучалось в то время, когда недоброй памяти методические умники
пришли к удивительнейшему выводу, смысл которого заключался в том, что
всякие лекции студентам не только не нужны, но даже противопоказаны.