"Эмма Герштейн. Мемуары " - читать интересную книгу автора

мертвого Маяковского. Когда, прямой и легкий, он лежал на столе с омытым
смертью лицом и, несмот ря на бросавшиеся в глаза тяжелые подкованные
подошвы башмаков, казался летящим.
Как-то я пришла на Страстной к Хазиным вдвоем с Осипом Эмильевичем. На
столике были разложены книги: "Царь-девица" Марины Цветаевой, "Жемчуга"
Гумилева и другие сборники.
- Как у зубного врача, - тихо проворчал Мандельштам, садясь с ногами на
широкий диван. В завязавшемся разговоре я спросила его, как он относится к
поэзии Ахматовой. И он, глядя вверх и вдаль, заговорил не о любовных мотивах
ее лирики, а о ее описаниях природы. Он сравнивал стихи Ахматовой с
пейзажами русских классиков, но не находил в них ни сходства ни с
Тургеневым, ни с Чеховым. Бормотал, перечисляя имена писателей, пока не было
найдено единственное определение, выдерживающее сравнение с ее стихами:
- Аксаковская степь...
Бормотанье - одна из его манер говорить (я насчитывала их четыре).
Бормотанье - с трудом сдерживаемая эмоциональная реакция, или "мысли вслух"
с шевелением губами, подыскиванием слова, почти на ощупь - так? или не так?
может быть, так? нет, вот так: и мысль оформлялась в блестящем афоризме
(манера " 1), иногда переходящем в бурную импровизацию с сокрушительными
логическими выводами (манера " 2). Механических проходных фраз у
Мандельштама не бывало никогда.
А вот когда он диктовал мне статью о художественных переводах, это было
уже не бормотанье и не импровизация, а громкое скандирование (манера " 3).
Каждую фразу он проверял на слух, торжественно произнося слова и любуясь их
сочетанием.
Эта статья (напечатанная в "Известиях" 7 апреля 1929 г.) была одним из
звеньев в борьбе Мандельштама с Горнфельдом, разросшейся до крупного
литературного скандала.
Статью свою Мандельштам диктовал мне в комнате, снимаемой где-то в
районе Белорусского вокзала. Трудно это - всегда жить в чужой обстановке,
безвкусной, заношенной. Надя подчас уставала от этого. Однажды лежала на
кровати, укрывшись с головой пледом. Осип Эмильевич сердился: "Наденька,
это - манерность... Десятые годы... Наденька, ты - Камерный театр!" Она
вскочила.

Как-то, вернувшись из города домой, Надя весело рассказывала об одной
из обычных трамвайных перебранок. Они пробивались к выходу, получая тычки и
виртуозно отругиваясь. Но последнее слово осталось за оппонентом. "Старик
беззубый", - обозвал он Мандельштама. Выйдя уже на переднюю площадку, Осип
Эмильевич приоткрыл дверь в вагон, просунул голову и торжествующе
провозгласил: "Зубы будут!" С этим победным кличем они вышли из трамвая.

Мы отправились в кино смотреть "Потомок Чингисхана". У Мандельштама
была записка к администратору, но не так легко было до него добраться. Я
стояла поодаль и слышала крики Осипа Эмильевича и неодобрительные возгласы,
раздававшиеся из очереди, видела удивленные взгляды людей. Мандельштам почти
трясся от раздражения и что-то возмущенно выкрикивал. Я была
рада-радешенька, когда мы попали наконец в зал. Но знаменитый фильм
Пудовкина вовсе не понравился Осипу Эмильевичу. Я восхищалась лиризмом
монгольского пейзажа, на фоне которого шло действие, а Мандельштам пожимал