"Эмма Герштейн. Мемуары " - читать интересную книгу автора

говорила по этому поводу: "Ей надо подать на блюде тех, с кем она
встречается. Это и есть светскость". Но у Осипа Эмильевича подобная
вычурность имела, по-видимому, другие корни. Он заметил, что у меня
египетский профиль. Я удивилась, а он, в свою очередь, тоже удивился: "Разве
вы не помните?.. колесницы фараона... рядом с ним телохранитель... или
шеренга воинов в профиль... вот вы похо жи на того воина с копьем". Не знаю,
было ли у меня действительно внешнее сходство с древним египтянином, и, по
правде сказать, я плохо помнила, как выглядели колесницы фараона - до того
ли было? - но что-то Осип Эмильевич предугадал: "телохранительство" было
нашей семейной чертой. Все мы подставляли дружеское плечо кому-нибудь, кого
считали выше или несчастнее себя. И по мере того, как жизнь закаляла меня, я
все более и более из "прислоняющегося" превращалась в "поддерживающего".

МЕТАНЬЯ

Часто я навещала Мандельштамов у старшего брата Надежды Яковлевны
Евгения Яковлевича. Осип Эмильевич в ту пору жил под знаком "выхода из
литературы". Он не хотел быть писателем. Он не считал себя писателем. Он
ненавидел письменный стол. Он небрежно обращался с ненужными ему книгами:
перегибал, рвал, употреблял, как говорится, "на обертку селедок".
На домашнем языке это называлось "растоптать Москву". За то, что она
считала Мандельштама "бывшим" поэтом, за то, что проза его не была
"реалистичной", а статьи были непонятны. И еще за то, что конфликт с А. Г.
Горнфельдом лишил Мандельштама налаживающейся было переводческой работы.
- Мы откроем лавочку, - увлеченно мечтал Осип Эмильевич. - Наденька
будет сидеть за кассой... Продавать товар будет Аня.
- А вы что будете делать, Осип Эмильевич?
- А там всегда есть мужчина. Разве вы не замечали? В задней комнате.
Иногда он стоит в дверях, иногда подходит к кассирше, говорит ей что-то...
Вот я буду этим мужчиной.
Но вскоре опять - красноречивые обличительные тирады, беганье из
комнаты в коридор к телефону: хлопотать, жаловаться, требовать ответа...
Возвращался, советовался, бежал назад к телефону и кидался в изнеможении на
диван, обнимая "Наденьку". Иногда затевал какую-нибудь игру. Меня они оба
донимали забавой "Поставим Эмме компресс" - и начинали обматывать меня
полотенцами. Я отбивалась, они хохотали, и я хохотала, но была не совсем
довольна.
Жалобы, обвиненья, заявления он диктовал Наде.
И снова придумыванье новых покровителей, ожиданье назначенного часа.
Паденье на диван, как в воду.
Однажды бросился так и... заснул.
Он лежал на боку, подложив руку под голову, согнув колени, и все его
члены приобрели особую легкость. Как будто и нервная, но рабочая кисть руки,
и утончившиеся черты лица, и даже его странное телосложение подчинились
какой-то таинственной гармонии. Он совсем не был похож на лежащего человека,
а будто плыл в блаженном покое и слушал...
И еще десятилетия спустя, когда при мне произносили имя Осип
Мандельштам, мне хотелось воскликнуть: "Как он красиво спал!" Но я
сдерживала себя, боясь показаться смешной.
С этим переживаньем я могу сравнить только потрясение от зрелища