"Герман Гессе. Душа ребенка" - читать интересную книгу автора

и причесан! Напротив, именно эти различия шли им на пользу. В мир,
видевшийся мне в каком-то сумеречном и авантюрном свете, такие мальчики, как
Вебер, могли войти, казалось, без всяких трудностей, а для меня мир был
совершенно закрыт и каждую дверь в него надо было брать с бою, без конца
взрослея, отсиживая уроки, держа экзамены и воспитываясь. Естественно, что
такие мальчики находили на улице подковы, деньги, получали плату за услуги,
поживлялись в лавках на даровщинку и всячески процветали.
Я смутно чувствовал, что моя дружба с Вебером и его копилкой была не
чем иным, как тоской по этому миру. В Вебере для меня не было ничего
достойного любви, кроме его великой тайны, благодаря которой он был ближе,
чем я, к взрослым, жил в неприкрытом, более голом, более грубом мире, чем я
со своими мечтаньями и желаньями. И я наперед чувствовал, что он разочарует
меня, что мне не удастся вырвать у него его тайну, его магический ключ к
жизни.
Он только что простился со мной, и я знал, что сейчас он идет домой
вольготным, неторопливым шагом, посвистывая и наслаждаясь, не омраченный
никакой тоской, никакими предчувствиями. Когда он встречал служанок и
фабричных и наблюдал их загадочную, может быть, чудесную, а может быть,
преступную жизнь, для него она не была загадкой, страшной тайной,
опасностью, чем-то диким и любопытным, а была такой же естественной,
знакомой и родной, как утке вода. Вот как обстояло дело. А я - я всегда буду
сбоку припека, в одиночестве и неопределенности, полон догадок, но лишен
уверенности.
Вообще в этот день жизнь снова была безнадежно безвкусна, сам день
чем-то походил на понедельник, хотя была суббота, от него пахло
понедельником, который втрое длиннее и втрое скучнее других дней. Проклятой
и противной была эта жизнь, она была лжива и тошнотворна. Взрослые делали
вид, будто мир совершенен и они сами - полубоги, а мы, мальчики, просто
отребье. Эти учителя!.. Ты чувствовал в себе честолюбивые порывы, ты
искренне, всей душой устремлялся к добру, пытаясь ли выучить греческие
неправильные глаголы или содержать в чистоте одежду, слушаться родителей или
молча, героически сносить любую боль и обиду, - да, снова и снова, пылко и
благочестиво ты поднимался, чтобы посвятить себя богу, идти идеальной,
чистой, благородной стезей к вершине, жить в добродетели, безропотно сносить
зло, помогать другим - увы, снова и снова это оставалось попыткой,
стремленьем, коротким вспархиваньем! Снова и снова, уже через несколько
дней, о, даже через несколько часов, случалось что-нибудь, чему не следовало
быть, что-нибудь скверное, огорчительное и постыдное. Снова и снова ты вдруг
непременно падал с высоты самых упорных и благородных намерений и обетов
назад, в грех и подлость, в обыденность и пошлость! Почему ты в душе так
хорошо и глубоко понимал и чувствовал красоту и правильность добрых порывов,
если вся жизнь (в том числе и взрослые) неизменно воняла пошлостью и
неукоснительно вела к тому, чтобы торжествовали низость и подлость? Как это
получалось, что утром в постели или ночью перед зажженными свечами ты
связывал себя священной клятвой с добрым и светлым, призывал бога и объявлял
вечную войну всяким порокам, а потом, может быть всего через несколько
часов, самым жалким образом отступался от этого намеренья и обета, пускай
лишь подхватив чей-нибудь соблазнительный смех или согласившись выслушать
какой-нибудь глупый мальчишеский анекдот? Почему так? Неужели у других было
по-другому? Неужели герои, римляне и греки, рыцари, первые христиане -