"Владимир Алексеевич Гиляровский. Сочинения в четырех томах. Том 2" - читать интересную книгу автора

мужики сеткой собак ловят да в карету сажают, и подошел к ним.
- Братцы, не вы ли недавнысь мою Лиску в саду пымали? Така собачонка
желтенькая, культяпая...
- Там вот пымали в подвале под старым трактиром... Как лисица, такая...
- Это она! Самая она и есть!
- Ну, пымали, у нас живет, смотритель к себе взял, говядины не в проед
дает...
- А где ваша бог...
Но бродяга не договорил, - вдали показался городовой. ("Фараон"[3]
триклятущий, и побалакать не даст, - того и гляди "под шары"[4] угодишь, а
там и "к дяде"!)
Пошел бродяга собачью богадельню разыскивать. Идет и думает.
Вспомнилось ему прежнее житье-бытье... Вспомнил он родину, далекую,
болотную; холодную "губерню", вспомнил, как ел персики и инжир[5] в
Туре-чине, когда "во вторительную службу" воевать с чумазой туркой ходил...
Вспомнил он и арестантские роты, куда на четыре года военным судом осудили
"за пьянство и промотание казенных вещей"... (Уж и вешши! Рваная шинелишка -
рупь цена - да сапоги старые, в коих зимой Балканы перевалил да по колено в
крови ходил!)... Выпустили его из арестантских рот и волчий билет ему дали
(как есть волчий, почет везде, как волку бешеному, - ни тебе работа, ни тебе
ночлег!). Потерял он этот свой билет волчий, и стали его, как дикого зверя,
ловить: поймают, посадят в острог, на родину пошлют, потом он опять оттуда
уйдет... Несколько лет так таскали. Свыкся он с бродяжной жизнью и с
острожным житьем-бытьем. Однако последнего боялся теперь, потому что
общество его отказалось принимать, и если "пымают, то за бугры, значит,
жигана водить".[6] А Сибири ему не хотелось!..


* * *

Опустилась над Москвой ночь - вьюжная, холодная... Назойливый, резкий
ветер пронизывал насквозь лохмотья и резал истомленное, почерневшее от
бродяжной жизни лицо старого бездомника. А все шагал он по занесенным снегом
улицам Замоскворечья, пробираясь к своему убежищу... Был он у "собачьей
богадельни" и Лиску на дворе видел, да опять "фараоны" помешали. Дальше
пошел он. Вот Москва-река встала перед ним черной пропастью... Справа,
вдалеке, сквозь вьюгу чуть блестели электрические фонари Каменного моста...
Он не пошел на мост и спустился по пояс в снегу на лед Москвы-реки.
Бродяга с утра ничего не ел, утомился и еле передвигал окоченевшие,
измокшие ноги... Наконец, подле проруби, огороженной елками, силы оставили
его, и он, упав на мягкий, пушистый сугроб, начал засыпать... Чудится ему,
что Лиска пришла к нему и греет его ноги... что он лежит на мягком
лазаретном тюфяке в теплой комнате и что из окна ему видны Балканы, и он сам
же, с ружьем в руках, стоит по шею в снегу на часах и стережет старые сапоги
и шинель, которые мотаются на веревке... Из одного сапога вдруг лезет
"фараон" и грозит ему...
На третий день после этого дворники, сидя у ворот, читали в
"Полицейских ведомостях", что "Вчерашнего числа на льду Москвы-реки, в
сугробе снега, под елками, окружающими прорубь, усмотрен полицией неизвестно
кому принадлежащий труп, по-видимому солдатского звания и не имеющий