"Вернер Гильде. Непотопляемый "Тиликум" [B]" - читать интересную книгу автора

же сражении при Скагерраке - стрелял из пушки, стоял у штурвала или
кочегарил у котлов. Только сражение само называлось бы тогда на английский
манер Ютландским. Однако, как бы его там ни называли, мне-то ведь от этого
разницы никакой. Как говорится, хрен редьки не слаще.
Ведь в конце концов война 1914-1918 годов способствовала исчезновению с
лица морей последних океанских парусников. Свои их разоружали, потому что
равняться в скорости с нынешними дымными угольными посудинами и ходить под
их охраной они не могли, а если отваживались все же выйти без конвоя, их
сразу топил противник.
Хорошим учеником я никогда не был, но, по оценке учителя Беренса,
считался прочным середнячком. Но вот одиннадцати лет от роду я перешел в
старший класс к учителю Ниссену, и все резко изменилось. Мы с ним
постоянно враждовали. Сперва из-за политики, потом из-за его жены и,
наконец, из-за его сада. Происходило все это так.
Каждое утро после молитвы мы пели духовные гимны из церковного сборника
псалмов. Большей частью это были псалмы, намеченные к пению в кирхе в
ближайшее воскресенье. Эти утренние песнопения служили для нас и учителя
Ниссена репетицией; таким способом мы разучивали тексты и мелодию для
воскресных богослужений. Взрослые во время службы обыкновенно только
мычали да бормотали что-то себе под нос. Кроме этого дважды в неделю на
последних уроках мы тоже пели. Великий шлезвиг-голштинский патриот учитель
Ниссен наряду с предусмотренными свыше церковными и национальными гимнами
заставлял нас петь песни о датских войнах. Больше всего любил он слушать
"Шлезвиг-Гольштейн, опоясанный морем". В текстах этих песен нередко
встречались слова весьма патриотические, но не совсем нам понятные, и мы,
мальчишки, из озорства заменяли их более близкими нашим деревенским
представлениям. К счастью, наши словечки терялись в хоре девочек и
скрипичной музыке учителя. Стоило, однако, девочкам запеть чуть потише,
или мне заорать погромче, или скрипке внезапно замолкнуть, как тут же из
общего хора прорывалась моя песня.
- Дорогая наша родина, ты - два трупа под одной короной, - пел я вместо
"ты - два дуба под одною кроной" [игра слов: Doppeleiche - двойной дуб,
Doppelleiche - двойной труп; Krone - корона и крона дерева].
Ниссен поднимал смычок, хор умолкал.
- Ну-ка, Ханнес, спой это место один.
Все взоры устремлялись на меня, и откуда-то сзади слышался уже шепотком
ехидный вопросец:
- Что, слабО тебе?
И тут уж, хочешь не хочешь, приходилось еще раз провозглашать в честь
не признанного пруссаками, но столь почитаемого Ниссеном герцога
Августенбургского: "...два трупа под одной короной".
В первый раз учитель поломал о мой хребет свой смычок. А в дальнейшем я
постоянно обитал среди неисправимых на штрафной парте, самой ближней к
учителю.
Повтори кому несколько раз, что он неисправимый, он и вправду станет
неисправимым. Я сильно обиделся на Ниссена: очень уж всерьез он воспринял
то, что для меня было только шуткой. Позже я разобрался, что в политике
такие шутки всегда воспринимаются очень серьезно, особенно теми, кто ни
малейшего влияния на политику не имеет. Но тогда я был еще слишком глуп.
Разлад с Ниссеном начался сразу после пасхи, когда мы перешли в его