"Нодар Джин. Повесть о смерти и суете" - читать интересную книгу автора

брать его живьём не было.
Пока снайперы окружали старика, а агенты ФБР вели с ним переговоры по
громкоговорителям, журналисты разыскали во Флориде его брата. Тоже еврея.
Он, однако, был растерян и повторял, что не приложит ума - когда же вдруг у
родственника разыгралось воображение. Всю жизнь бруклинец жил, дескать, на
зарплату, а после выхода на пенсию не знал что выгоднее коллекционировать -
зелёные бутылки или мудрые изречения. Правда, поскольку постепенно у него
оставалось меньше сил и больше свободного времени, он начал верить в бога,
отзываться о человечестве хуже, чем раньше, и утверждать, будто коллективный
разум - это Сатана, который погубит мир в ядерной катастрофе.
Флоридского брата спросили ещё - лечился ли бруклинец у психиатров.
Нет, нас, мол, воспитывали в честной еврейской семье, где болеют только
диабетом и гастритом.
Журналисты рассмеялись: А что бы он посоветовал сейчас брату, если бы
мог.
Флоридец захлопал глазами и замялся: хотелось бы, чтобы брат
образумился, забыл о разоружении и покорился властям. Но, добавил он со
слезою в голосе, в благополучный исход ему как раз не верится, ибо бруклинцу
всегда недоставало фантазии. То есть - он всегда отличался упрямством.
Так и вышло: старик не сдавался и настаивал на отказе от вооружения.
-- Дурак! -- рассудил о нём Залман. -- И негодяй!
-- А почему негодяй? -- не понял я.
-- Родиться в такой стране, дожить до такой пенсии, иметь брата в самой
Флориде и потом вдруг чокнуться!
-- Думаешь, всё-таки застрелят? -- спросил я.
-- Обязательно! -- пообещал он. -- Если таких не стрелять, жить станет
неприятно... Бог любит порядок, и всё прекрасное держится на порядке, а если
не стрелять, завтра каждый, понимаешь, будет требовать своё. Один -
вооружения, другой - разоружения... Противно! Молчи теперь и смотри:
солдатики уже близко...
Кольцо снайперов вокруг старика стянулось достаточно туго для того,
чтобы стрелять наверняка. Запаниковав, я убрал изображение, чем вызвал
искренний гнев Залмана. Звуки открывшейся пальбы возбудили его ещё больше:
он выругался и потребовал вернуть на экран свет.
Притворившись, будто не могу найти кнопку, я растягивал время - пока
стрельба не утихла.
В засветившемся кадре на нас с раввином наплывало лицо подстреленного
старика. Оно показалось мне удивительно безмятежным, а в углу рта, под
растёкшейся кровью, стыла улыбка...
Залман шумно вздохнул, хлопнул ладонью по колену, поднялся со стула и
сказал, что американское телевидение лучше любого кино. Не оставляет
воображению ничего. Я завёл было разговор о чём-то другом, но раввин
попросил прощения за то, что выругался и удалился в зал, где уставшие за
день петхаинцы заждались ночной молитвы.
Пока шла служба, я записал наш разговор в тетрадь и положил её в сейф,
не подозревая, что расстаюсь с ней навсегда. А после молитвы все мы
направились на панихиду Нателы Элигуловой. В трёх кварталах от синагоги.