"Нодар Джин. Повесть о смерти и суете" - читать интересную книгу автораносом. Фолиант оказался тяжёлым - и если бы я не вырвал его из её рук,
Натела грохнулась бы вниз. 26. Взял и убил себя: бросил меня одну -- Она? -- спросила Натела, когда я приземлился вслед за ней. -- Она! -- ответил я и положил книгу на нижнюю ступеньку лестницы. Тот же деревянный переплёт, покрытый коричневой кожей с частыми проплешинами. Раскрывать сейчас библию, однако, мне не хотелось: как всегда после блуда, я ощущал себя свиньёй и спешил к жене. Раскрыла книгу Натела. С пергаментных листов мне ударил в нос знакомый запах долго длившегося времени. Читать я не стал - рассматривал буквы. Квадратные письмена казались теперь суровыми, как закон. Точнее, как приговор. Ещё точнее выразилась Натела: -- Такое чувство, что смотришь на тюремную решётку, правда? -- Читала? -- ответил я. -- Лучше б не читала! -- воскликнула Натела. -- Думала всегда, что раз написал Бог, значит, великая книга! Думала именно как ты мне вчера про неё рассказывал. Мой отец - даже он вставал когда кто-нибудь произносил на еврейском хоть два слова, объясняя, что они из Библии. Он-то еврейского не очень боялась! А недавно прочитала всю вещь по-грузински - и охренела: обыкновенные же слова! Ничего особого! В хорошем романе всё расписано лучше... Я улыбнулся: -- От бога все ждут большего! А пишет он обо всём... Не о чем-нибудь, как писатели, а сразу обо всём... Здесь говорит одно, там другое... -- Это как раз и правильно! Если бы я, например, была писательницей, то тоже писала бы сразу обо всём и по-разному. Это правильно, но... Не придумаю как сказать... Одним словом, всё, что я прочла в Библии, - я сама уже знала. Нет, я хочу сказать, что Бог не понимает человека. Люби, мол, меня - и никого кроме! Но как бы меня ни любил, как бы ни лез из кожи - всё равно кокну! Что это за условия?! Какой дурак согласится?! Он хочет только чего хочет Сам. Поэтому я Ему и не верю! Он - как наши петхаинцы! Мне стало совсем неуютно. Пора было уходить, но, как и накануне, Натела ждала, чтобы я пригласил её излить душу. Я же не отрывал взгляда от решётчатого текста. Не дождавшись приглашения, она произнесла уже иным голосом, неожиданно детским: -- Меня, знаешь, всё время обижают. Даже евреи. Сами ведь настрадались - с места на место, как цыгане, но всё равно у них такая злоба! Цыгане хоть и воруют, но честнее. Я среди цыган тоже жила: они не работают, не копят и не обижают поэтому. Но я от них ушла: хочется среди своих, а свои обижают. От баб не обидно: бабы всегда друг друга обижают, но меня обижают особенно мужики. Даже отец, Меир-Хаим. Ты его ведь помнишь? Взял и убил себя: бросил |
|
|