"Нодар Джин. Повесть о смерти и суете" - читать интересную книгу автора

носом. Фолиант оказался тяжёлым - и если бы я не вырвал его из её рук,
Натела грохнулась бы вниз.





26. Взял и убил себя: бросил меня одну


-- Она? -- спросила Натела, когда я приземлился вслед за ней.
-- Она! -- ответил я и положил книгу на нижнюю ступеньку лестницы.
Тот же деревянный переплёт, покрытый коричневой кожей с частыми
проплешинами. Раскрывать сейчас библию, однако, мне не хотелось: как всегда
после блуда, я ощущал себя свиньёй и спешил к жене.
Раскрыла книгу Натела. С пергаментных листов мне ударил в нос знакомый
запах долго длившегося времени. Читать я не стал - рассматривал буквы.
Квадратные письмена казались теперь суровыми, как закон. Точнее, как
приговор. Ещё точнее выразилась Натела:
-- Такое чувство, что смотришь на тюремную решётку, правда?
-- Читала? -- ответил я.
-- Лучше б не читала! -- воскликнула Натела. -- Думала всегда, что раз
написал Бог, значит, великая книга! Думала именно как ты мне вчера про неё
рассказывал. Мой отец - даже он вставал когда кто-нибудь произносил на
еврейском хоть два слова, объясняя, что они из Библии. Он-то еврейского не
знал, Меир-Хаим, а то б догадался, что вставать не надо. Я тоже не знала, но
очень боялась! А недавно прочитала всю вещь по-грузински - и охренела:
обыкновенные же слова! Ничего особого! В хорошем романе всё расписано
лучше...
Я улыбнулся:
-- От бога все ждут большего! А пишет он обо всём... Не о чем-нибудь,
как писатели, а сразу обо всём... Здесь говорит одно, там другое...
-- Это как раз и правильно! Если бы я, например, была писательницей, то
тоже писала бы сразу обо всём и по-разному. Это правильно, но... Не придумаю
как сказать... Одним словом, всё, что я прочла в Библии, - я сама уже знала.
Нет, я хочу сказать, что Бог не понимает человека. Люби, мол, меня - и
никого кроме! Но как бы меня ни любил, как бы ни лез из кожи - всё равно
кокну! Что это за условия?! Какой дурак согласится?! Он хочет только чего
хочет Сам. Поэтому я Ему и не верю! Он - как наши петхаинцы!
Мне стало совсем неуютно. Пора было уходить, но, как и накануне, Натела
ждала, чтобы я пригласил её излить душу. Я же не отрывал взгляда от
решётчатого текста.
Не дождавшись приглашения, она произнесла уже иным голосом, неожиданно
детским:
-- Меня, знаешь, всё время обижают. Даже евреи. Сами ведь настрадались
- с места на место, как цыгане, но всё равно у них такая злоба! Цыгане хоть
и воруют, но честнее. Я среди цыган тоже жила: они не работают, не копят и
не обижают поэтому. Но я от них ушла: хочется среди своих, а свои обижают.
От баб не обидно: бабы всегда друг друга обижают, но меня обижают особенно
мужики. Даже отец, Меир-Хаим. Ты его ведь помнишь? Взял и убил себя: бросил